Нестандартный ход 2. Реванш
Шрифт:
Но для кого — это уже другой вопрос.
Ноги сами понесли её в направлении доносящихся звуков. И через несколько десятков шагов Элиза остановилась на пороге кухни. И уперлась плечом в косяк, с неудержимой улыбкой наблюдая открывшуюся картину.
Разумовский в одних классических брюках от своего костюма, босой и обнаженный по пояс… кашеварил. Методично нарезал овощи, пока на плите что-то задорно шкворчало в сковороде. Массивные часы модели премиум-класса на его запястье при каждом движении подрагивали и… вообще… делали весь образ до безумия сексуальным.
Он явно почувствовал её пристальный взгляд, потому что медленно повернулся. Начал путешествие по ней снизу вверх, будто оглаживая неспешным взором
И тут… девушка могла поклясться, что обоих унесло волной единого воспоминания.
День его рождения четыре года назад. Когда она бессовестно увела Рому с организованного по этому поводу банкета, а он… сыграл для неё на рояле «К Элизе» Бетховена, повергнув в шок еще одним своим умением. А потом они оказались в спальне, сплетшись на кровати — как обычно, мужчина не признавал других поверхностей, предназначенных для секса. И уже после, уставшие, но неимоверно проголодавшиеся, решили совершить нападение на холодильник. Элиза тогда недовольно буркнула, что зря не носит халаты, сейчас что-то такое было бы кстати — встать, накинуть и пойти. — Накинь мою рубашку, — предложил Разумовский, натягивая боксеры, душ отменялся по уважительным причинам до утоления более базовых потребностей. — Нет уж, твою рубашку я точно не надену. — Дело в брезгливости? — он удивился, стрельнув глазами в эту саму рубашку на краю постели. — Вот еще! — она коротко рассмеялась данному умозаключению. — В таком случае ты ко мне вообще не прикоснулся бы. — Тогда что? — Дело в принципах. Это просто пoшло в моем понимании, Роман Аристархович. Не находишь, что женщина в мужской рубашке после того, как отдалась ему, выглядит поверженной крепостью с белым флагом? Какой-то примитивный киношный трюк, бьющий по достоинству слабой половины человечества… Рома тогда лишь иронично усмехнулся, не споря с ней.
И вот… спустя столько лет она стоит перед ним в его рубашке. Пусть и не отдавшись, но всё же…
Еще одно её с треском разорвавшееся «никогда».
Стоит и упивается тем, как в глубине мужского взгляда вспыхивает и горит теплый зазывающий огонек. Крохотная, но яркая эмоция. Которую он не скрыл.
Уголок его рта насмешливо дернулся, и Разумовский, напоследок почти незаметно качнув головой, вернулся к своему занятию, ловко перемешав содержимое сковороды. А Элиза, очнувшись, оторвалась от дверного проема и приблизилась к нему. Уперлась ладонями в столешницу, подпрыгнула и устроилась на гранитной поверхности, холодившей кожу первые несколько секунд.
— Я уверена, ты мне тут что-то пережал, — коснулась пальцами шеи и усмехнулась над собой. — Иначе не могу объяснить, почему вместо того, чтобы после пробуждения кинуться на тебя с кулаками за эту выходку и потребовать вернуть в город, я обдолбанной идиоткой восхищаюсь твоим домом, надеваю твою рубашку и собираюсь попробовать твою стряпню…
Ну по всем показателям — покоренная крепость. Чего уж теперь.
Девушка тянется через него к сковороде, чтобы утащить аппетитную румяную креветку, но, вздрагивает и обжигает пальцы, услышав:
— Участок для дома я купил, когда мы узнали, что ты беременна, — Рома не смотрел на неё, продолжая готовить, и будто не замечал её реакции, но Элиза знала, что он чувствует вмиг разлившуюся в воздухе тоску. — А строительство начал только в этом году. Закончу, думаю, к весне. Рад, что тебе нравится.
Чему тут радоваться?..
Отдернув вытянутую руку обратно к себе, она повернула голову в другую сторону, пытаясь отогнать тени прошлого.
— Не видела раньше, чтобы ты готовил… Значит, и это умеешь? — снова взглянула на него, внимательно следя за тем, как мужчина отправляет
— Не видела, потому что не было необходимости. А уметь — что здесь уметь? Я же говорил, что, когда ушел из дома, несколько лет практически жил на стройках. Приходилось как-то выкручиваться на месте, чтобы не травиться уличной гадостью.
Ну, что на это можно было ответить? На языке вертелся только один вопрос: а есть то, чего ты не умеешь?
Но девушка предпочла промолчать и предаться созерцанию интерьера. Удивительно, но она не заметила ни одной панорамный стены. Весь дом был какой-то до умиления простой. Она вспомнила, что когда-то Разумовский даже показывал ей проект, который делал сам, исходя из предпочтений. Очень уютный, трогательно лаконичный. Нетипичный для строителя и архитектора. По-настоящему пригодный для жизни. И в кухне, пусть и оборудованной по-современному, мебель соответствовала общему антуражу. Теплые оттенки дерева, большой круглый стол посреди помещения. И снова габаритное окно с приземистым подоконником, на который так и хочется взобраться, чтобы проводить уходящее солнце.
Парадокс. Элиза бывала в самых роскошных домах Европы, жила в центре Москвы в невероятно дорогой квартире, сотни раз наблюдала подобные пейзажи на родине — её не могли удивить шикарным лесом и красочным закатом… но… именно здесь и сейчас она ощутила умиротворение, граничащее с счастьем.
Омрачающимся тем, что ничего в этой ситуации не имеет определенности. Кроме впечатлений. Но они не играют абсолютно никакой роли.
— Объяснишь, чем вызвана твоя инсталляция «Похищение Прозерпины»?[1]
— А утверждала, что не разбираешься в искусстве… — улыбается в ответ, добавляя к морепродуктам доведенные до нужной кондиции спагетти.
— И не разбираюсь. Это так, позерство.
— Твоя самокритичность восхищает. Мы еще поговорим. Давай сначала поедим. Расставь приборы и тарелки, пожалуйста.
Элиза спрыгнула, выполняя просьбу. Через несколько минут они уселись за стол и принялись за вкусно пахнущую еду.
— Почему я так долго спала? — поинтересовалась она, мысленно изумляясь его кулинарным способностям.
— Не знаю. Наверное, стресс. Я, конечно, был рад, что ты не проснулась в машине и не сбежала, пока ходил в супермаркет. Последние несколько недель ты умело меня избегаешь.
Она подавила в себе желание съязвить. Напомнив причины.
И старалась не смотреть на его обнаженную разработанную грудную клетку. Ей тогда не показалось. Рома действительно стал рельефнее, несмотря на то что аристократическая худоба сохранилась. Просто разлет широких плеч — выраженнее, мышцы — выпуклее.
За окном окончательно стемнело. Они трапезничали в молчании, и в какой-то момент Элиза словила дзен. Поймав на себе взгляд Разумовского с новыми оттенками, похожими на открытость, живой интерес, трепет, девушка забыла о неприглядной реальности и позволила себе слабость просто наслаждаться его обществом.
Оба растянули губы в улыбке, поймав друг друга на подглядывании исподтишка. И воздух моментально стал практически осязаемо тягучим, когда зрительный контакт затянулся. Притяжение не поддавалось контролю. Каждый взмах ресниц казался действием из замедленной съемки. Непреодолимое влечение было столь очевидным, что девушка неосознанно сглотнула образовавшуюся вязкую слюну, хотя, есть закончила уже как несколько минут.
Рома встал, чтобы убрать грязные тарелки. На мгновение перед ее лицом мелькнула его рука, увитая паутинками вен, ярко выраженными жилками. Крепкая, красивая, с длинными ровными пальцами. Эта рука забрала лежащие перед ней приборы таким обыденным жестом… так по-домашнему легко и заботливо… словно в этом нет ничего особенного, и данный ритуал проделывался каждый день. Элиза затаила дыхание, наблюдая, как он кладет всё в раковину.