Нестор Махно

Ахинько Виктор

Но в толпе, что их окружала, раздались недовольные голоса:

— Вин йих пропыв! В карты просадил! Бля… раздал!

— Глянь, Батько, я без ноги! — вопил повстанец, размахивая костылем. — Те гроши моей кровью добыты. А куда потекли? Хиба то революция? Бардак!

Нахмурясь, Махно молчал. Его смутил такой оборот дела. Что за ерунда? Дашкевич — испытанный, честный командир. Но не могут же и мужики брехать!

— Давайте по-справедливости, — сказал наконец Нестор Иванович. — Где Назар Зуйченко? Ага, ты тут. Как старый каторжанин будешь

председателем комиссии. Нет возражений? Кого еще?

— Гришу Василевского. Его не обманешь!

— И мать Галину, — предлагали повстанцы.

— Быть по тому, — решил Батько. — Идите с Егором, и пусть даст полный финансовый отчет. И только!

Выяснилось, что денег нет. Осталось лишь сто пять тысяч.

— Ну, что теперь попишешь? Виноват, — признал Дашкевич с надеждой, что свои же люди, поймут. Сколько рубок было, спасали друг друга. Ну, споткнулся, загулял. С кем не случалось? — Пошли ко мне ужинать, — пригласил он членов комиссии, всех желающих. — На сковороде шкварчат чири-чири. Пальчики оближете!

Все отказались, сославшись на усталость. А Феня с радостью согласилась и потащила с собой Галину. В греческом доме их радушно встретили, чири-чири были прелесть как вкусны. Провожая гостей домой, Георгий еще и Батьке прихватил угощенье. Тот съел, сыграли в подкидного дурачка и разошлись. Дашкевич провожал Феню. Нестор же, ложась спать, спросил жену:

— Разобрались до дна? Виноват?

— Без сомнения.

— Значит, завтра — проветрим.

Утро выдалось тихое и по-весеннему теплое, все-таки март. Проснувшись, Батько и не вспомнил о Дашкевиче. Но вошел Гаврюша Троян:

— Мы были у растратчика. Взяли оставшиеся деньги.

— А его самого?

— Он такой жалкий, — командир личной охраны замялся. Не проронил ни слова больше и Нестор. Жена видела, что он не хочет расправы. Дашкевича знают тысячи повстанцев. Скажут, а раньше что — слепые были командиры? Но если простить миллионы, что делать завтра с мелкими грабителями? Размышляя над этим, Батько наскоро поел и отправился с Петром Петренко и другими в соседнее село проводить митинг. Надеялся, что «воно самэ покаже».

Между тем в Янисоле, как обычно утром, хлопцы выходили на улицу, потягивались, зевали, собирались на одной стороне, девчата с Галиной — на другой. Ждали, что скомандует начальство. Появился и Дашкевич. Подошел к мужикам, поздоровался. Те ответили сдержанно. Георгий направился к бабам, спросил, где Махно, предложил подыскать нелегальное жилье и сделать документы.

— Вот спасибо тебе. Мы как раз хотели остаться, — говорила Галина, любуясь офицерской выправкой Дашкевича, его широкой грудью и догадываясь, что этот здоровяк скорее всего умрет через полчаса-час. Он исчезнет а она БУДЕТ! Это чувство, такое гадкое, не пропадало, копошилось, даже возвышало. Не потому ли Нестор — герой, Батько, что он всегда неуязвим?

Ожесточившись, они все теперь ходили по самому краю могилы. Недавно проснулись от стрельбы. Пули клевали дверь, с треском лопнул

горшок на заборе. А оказалось, хлопцы… неосторожно пробовали пулемет после ремонта! В селе Конские Раздоры большевики порешили председателя свободного совета, старосту, писаря и троих партизан. Отряд поймал карателей и тоже прикончил. Не успели уснуть, как навалились чекисты. Лучшие пулеметчики Середа и Литвиненко врезались в их ряды на тачанках. Как всегда первые! Литвиненко пуля попала в лоб, Середе — в грудь. А Галина вот же беседовала с ними. Эх, жизнь-копейка!

— Извините, что побеспокоил, — вежливо сказал девчатам Дашкевич и направился домой.

— Погоди, Жора! — позвал его Василевский и взял под РУку. А сзади уже стояли контрразведчики. Тут приехал Махно, увидел караул и насупился.

— В центре народ собрался, — буркнул он. — Ведите Дашкевича туда.

На площади к арестованному подошел Гавриил Троян с револьвером. По указанию Батьки объявил:

— Смотрите, товарищи! Это… бандит. Он транжирил деньги вдов, инвалидов, сирот. Наша комиссия проверила и приговорила, — Троян нажал на курок. Осечка!

Толпа замерла. Гавриил снова взвел курок. В тишине он сухо щелкнул еще раз. Опять осечка! Люди шумно вздохнули. Феня вскрикнула. Галина обняла ее за плечи.

Тут бы Батьке в самый раз остановить расправу. Виновный целых два мига был у смерти в зубах. Есть же и казачий обычай — простить счастливца. Но Махно молчал.

Дашкевич затравленно оглянулся и… побежал по улице со связанными руками. Ему палили вслед, но так, больше для порядку. Василевский прицелился и попал: адъютант все делал надежно. Георгий повалился на бок. Василевский подскочил к нему. Раненый поднял голову, сказал:

— Зато пожил!

Адъютант выстрелил в упор…

Отряд вскоре уехал, а Галина с Феней остались на житье в следующем селе. Гаенко рыдала, приговаривая:

— Т-такого кавалера! У-у, рожи! Анти-христы!

Галина же не могла простить себе того поганого чувства, что она БУДЕТ! Где? В этом жестоком беспределе? Фу, какая гадость!

В селе они пробыли недолго. Хозяева разглядели гостей и очень уж боялись, прямо тряслись от страха. Пришлось отправиться дальше. На прогретых солнцем холмах ютились голубые, белые пролески.

— Ой, глянь, цэ ж вэсна! — воскликнула Феня. Подруга тоже обрадовалась. От букетиков исходил тонкий, почти забытый аромат, и женщины стали вспоминать, как переполошились тетка с дядькой и ночь напролет не давали спать: «Ой, та шо ж цэ будэ? А як чека нагрянэ? Ой, мы пропалы!» Теперь, в зеленеющих полях, это казалось смешным и глупым.

Беглянки наняли другую подводу и, скрывая след, поехали на юг, затем резко свернули на запад. Дул теплый ветерок, ласкало солнце. Возница попался с юмором и всё шутил, принимая подруг в крестьянских кожухах и платках за простецких баб. А у них словно тяжкий камень с души свалился: опять вольные птицы! Они и не догадывались, что скоро встретят карателей.