Нестор Махно

Ахинько Виктор

Тем временем появилась невеста. Все в хате и во дворе засуетились. Погромче заиграл баян, но его заглушил невесть откуда взявшийся духовой оркестр, и Галине было уже не до сомнений.

Вскоре подкатил с охраной и Батько. Его посадили на почетное место — под иконы. Галина с Феней примостились поодаль. Начались тосты, закричали: «Горько!» Жених с невестой неумело целовались, и в этом шуме-гаме Галина почувствовала на себе взгляд Нестора. Вскинула ресницы — точно! Из красного угла он смотрел на нее, а не на молодоженов, как все. Смотрел неотрывно. Тяжело. Девушка вздрогнула, еще подумала: «Откуда у него, малыша, такой гипноз?» Поднялась из-за стола и пошла из душной хаты

на улицу.

За сугробом гремела цепью собака. «Бедная, и покормить, наверно, забыли?»— пожалела ее девушка, приближаясь. Вскинув лапы на снег, пес насторожился и зарычал. Она остановилась, но лохмач почему-то рванул цепь и залаял, давясь ошейником. «Что с ним?» — удивилась Галина и увидела Махно, который направлялся к собаке.

— Остановиться, Нэсторэ Ивановычу! Вин вас розирвэ! — просила с порога хозяйка. Махно что-то сказал. Пес умолк и завилял хвостом. Батько приблизился к нему, нагнулся, расстегнул ошейник, взял собаку поперек и понес в хату.

Галина в изумлении посторонилась. Нестор ожег ее каким-то белым, хищным взглядом, и, не зная зачем, девушка пошла следом. В хате, завидев собаку, все расступились не без страха. Пес был посажен под стол, и свадьба продолжалась. Но веселье как-то сникло. Примолк оркестр, оторопел баянист. Гости, хозяева терялись в догадках: для чего Батько притащил сюда эту собаку? Галина тоже не могла ни есть, ни пить. Она, единственная, смекнула: «Это он мне доказывает. Эх, Юра Корф, слюнявый соловушко». А Феня рядом хохотала и закусывала как ни в чем не бывало.

— Отпустить його, будь ласка, — сжалилась хозяйка. Пес взвизгнул (видимо, Нестор ударил его ногой) и выметнулся на улицу.

Заиграл оркестр. Вскоре хата уже ходуном ходила от жаркой пляски. А Галина незаметно пробралась к выходу и поспешила домой. Одна. Вослед ей неслось залихватское:

Эх, яблочко, Та куда ж котишься? Попадет до Махна — Не воротишься!

Я, гетман всея Украины, в течение 7 месяцев все свои силы клал для того, чтобы вывести страну из того тяжелого положения, в котором она находится. Бог не дал мне сил справитьсяс этой задачей. Ныне в силу сложившихся условий, руководствуясь исключительно благами Украины, от власти отказываюсь.

Павло Скоропадский. 14 декабря 1918 г.

Рыбачьи байды потеряли к зиме свои черные истрепанные паруса и теперь покоились кверху днищами. «Вот так и я», — глядя на них, думал Виктор Билаш, здоровяк лет двадцати пяти. Он надолго застрял здесь, у Мариуполя, в белой мазанке старого рыбака Федора и уже места себе не находил. Редкие снежинки с шорохом падали на доски лодок, холодили руки, цеплялись за брови. День был угрюмый, и куда бы Виктор ни посмотрел: на примолкшее без чаек Азовское море, в солончаковую степь — всюду ему чудилась стена родной хаты в Ново-Спасовке и дед около нее, и отец. Они так же снились, чаще всего под утро, иногда сами или с детьми на руках, и прощально махали, звали к себе. Но не днем. На свету они обычно молчали. Да нет же, зовут! Виктор стал оглядываться в замешательстве. К нему шел старик-рыбак.

— Эй, там гости до тебя, — сказал он. — В хате ждут. Пошли.

— А что им нужно?

— Сам попытаешь. Каждый из нас кочевник, привыкший

к свободе неограниченного пространства, — замысловато ответил Федор.

Билаш не узнал гостей и насторожился: «Что за типы?»

— Назар я, Зуйченко. Весной вместе в Таганрог отступали, — навязчиво говорил высокий и худой мужик с заячьей губой. — Ты еще на Кубань собирался, Виктор. Десант хотел сколотить. Меня приглашал. Ну, вспомнил? Зуйченко я!

— А-а, — как-то грустно отозвался Билаш и обнял земляка. Тот представил ему двух спутников. Сели к столу, выпили.

— Нас разослали во все концы! — оживился Назар.

— Кто? — осторожно поинтересовался Виктор.

— Та Батько ж Махно. Слыхал?

— Всякую чепуху болтают.

— Да ты что? Он же с нами в Таганроге был, мальчик с пальчик, по пояс мне. Ну, вспомнил?

— Обязательно, — подтвердил Билаш, глядя на собеседников широко поставленными черными глазами с подкупающей искренностью. Хотя как потомок азовских казаков, много раз обманутых царями, Виктор был недоверчив, и легкая ирония пряталась в его усмешке. Батьку он не заприметил. Долетали слухи, что объявился Махно. А кто он такой? Весной в Таганроге толклось столько беглого люда: красноармейцы и анархисты, офицеры, их семьи, попутчики, мешочники, что запомнить кого-либо, не встречаясь с ним лично, было невозможно.

— Я еще до той революции баловался в театральном кружке, — продолжал Назар, и самодовольство прорывалось в его голосе. — Махно к нам просился, готов был хоть женские роли играть. У него подходящий тенорок такой. Это сейчас погрубел. Нестор нам тайно, на заводе Кернера, отливал корпуса бомб. Ничем особым не выделялся. Шустрый парнишка, шмыглявый. Да и вы же заскакивали к нам из Ново-Спасовки, сопливые тогда анархисты — Вдовыченко, кажется, Вася Куриленко.

— Ездили хлопцы, и я бывал, — согласился Билаш. Ему не нравился тон Зуйченко, какой-то покровительственный.

— А теперь нас попросили сгребать огонь в кучу, — говорил Назар, почесывая заячью губу. — У тебя, Витя, есть отряд? Или сам ошиваешься? Чего ждешь? Где кубанцы?

Хозяин еще принес бочковых помидоров, вяленой осетрины, четверть самогона поставил.

— Долго рассказывать, — ответил наконец Билаш.

— Для того и собрались. Ану, дед, угощай!

За окном все шел снег, в печке потрескивали дрова, и, греясь около нее, сладко зевал пушистый котик.

— Я же весной задумал десант высадить в Ейске, чтоб одним махом турнуть немцев и радовцев, что их привели, — начал Виктор.

— Мы ждали, — сбрехал Зуйченко. Из Таганрога он сбежал в хутор и тихо сидел до осени, пока не объявился Махно.

— Небитому кажется: горы сворочу! — продолжал Билаш, закусывая понемножку. Ему неловко было объедать хозяина, и так засиделся на чужих харчах. — Я мотнулся в Екатеринослав, Александровск, Пологи, оповестил всех, кто желал драться, и подался в Ново-Спасовку. Там меня уже ждали, сели на подводы и в степь. Смотрим — австрийцы! До полуроты. Что делать? Залегли, ждем. Всё цветет вокруг, колышется. Когда они приблизились, командую: «Первая цепь — в атаку! Вторая — на месте!» А нас всего-то двадцать. Вскочили, стрельнули поверх голов. Австрийцы и сели. Мы их разоружили, отпустили, а сами на хуторе ждем десантников. В это время в селе нашелся провокатор… — Билаш обратил внимание, что Зуйченко покраснел, то ли от выпитого, то ли еще от чего. — Да. Начались аресты. Подъехали к нашей хате. А в саду прятался знакомый. Ранил австрийца и бежал. Тогда хату оцепили, выволокли моего деда. Ему семьдесят лет. Батю тоже и брата Петра. Поставили к стенке. Офицер командует: «Огонь!» А солдаты ни в какую…