Нестор Махно
Шрифт:
— Наш главный бандит, — осклабившись, не без иронии представил его Нестор.
Гость, казалось, не обратил на это внимания и подал жесткую руку командующему фронтом:
— Я батько Правда.
— Так это о вас ходят слухи, что коммунистов режете и свергаете Советскую власть? — спросил Овсеенко.
«Сейчас начнет о комиссарах», — решил Махно и весь подобрался.
— Ну, якшо вона бойиться калик, ваша власть, — ответил Правда, — то чым же я йий допоможу?
За столом оживились. Он шебутной, бесцеремонный и ноги-то
— Пора и перекусить, — напомнил Махно. — Прошу ко мне домой.
В светлице на большом столе уже дымилась картошка с куриным мясом, стояли миски с мочеными яблоками, огурцами, помидорами. Налили по рюмке красного вина. Появилась Галина в белом платье и голубом фартуке. Владимир Александрович посмотрел на нее с интересом. Кто такая? На служанку не похожа. Этакая волоокая гречанка.
— Моя жена. Знакомьтесь, — с облегчением представил ее Нестор: объяснение ареста комиссаров откладывалось. — У нас с ней спор нескончаемый.
— О чем же?
— А я вот интернационалист. Галина же Андреевна обожает лишь наш украинский народ. Говорит, егЪ всегда топтали цари. Теперь нужно дать ему все льготы, и мова шоб була тилькы наша, а нэ росийска.
«Импровизация или тоже заготовлено? — прикинул комфронта, чувствуя себя неуютно. — Принимают с честью, но подспудно все время настороже, как струны. Или это мое предубеждение? Или за арест комиссаров опасаются? Поди разберись».
Он резко отбросил волосы на затылок. Понимал, сколь щекотливая тема задета. Сам задумывался иногда: позорно не знать, не ценить родной язык, культуру дедов и бабок. А как это исправить в кровавой буче, в российской стихии, что бурлит вокруг и несет прогресс, однако же, и подавляет исконное, как? Не ущемляя ни то ни другое.
— Ваша жинка дужэ мыла, и вона, звычайно, права, — сказал Владимир Александрович. Его слова понравились. Все заулыбались, закивали. Ледок вроде начал таять.
— Ага, Нестор Ивановыч, отак! — воскликнул батько Правда и первым, без тоста, опрокинул рюмку в рот.
— Но как и свое возродить, приумножить, и соседское не обхаять? — продолжал Овсеенко. — Если по методу Петлюры лишь поменять вывески на магазинах — пшик будет и злобный смех.
— Не стану вам мешать, — Галина тактично ушла.
— Ну что, не грех и по чарке? — предложил комфронта. — Давайте за боевое братство. Сегодня без него нам всем — каюк.
— За свободное братство, — задиристо уточнил Щусь. Выпили, закусывали. Налили еще по одной.
— Мне хватит, — заметил Нестор.
— Что так? — удивился Овсеенко. — Первоклассная же настоечка!
— Я не любитель этого, — соврал Махно.
Услышав его слова, Правда поперхнулся, но тут же прикрыл рот рукой: сидевший рядом с ним Марченко предупреждающе толкнул под бок локтем.
— Чувство меры — первый признак культуры, — одобрил комфронта. —
Тот похрустел огурцом, торопливо проглотил и, польщенный вниманием, ляпнул:
— По-нашому, так нэ пье тикы той, хто больный або падлюка!
Озеров, Каретник, Аршинов поморщились: ну Правда, ну остолоп!
— Вот за ваше здоровье и пригубим, — усмехнулся Овсеенко. Вся эта игра забавляла его. О главном никто и не заикался.
Торопливо зашел носатый адъютант, наклонился к Махно, подал лоскуток и удалился.
— Добрая весть! — сообщил Нестор Иванович. — Мы забрали назад Мариуполь!
Выпили и за это.
— В такое лихое время может показаться странным, — заговорил Чернокнижный. Учитель, он любил и умел выступать. Даже Батьку когда-то на митинге в маленьком сельце поставил в тупик, — но наш исполком думает о будущем. В Гуляй-Поле шумят три школы, образцово поставленные, есть детсады, коммуны для сирот. О них заботятся жена Нестора Ивановича — Галина и Маруся Никифорова. Ей суд запретил брать в руки оружие — вот и учится милосердию. Открыла десять госпиталей…
— Сколько? — не поверил комфронта.
— Десять. В них более тысячи раненых. Но… — Чернокнижный умолк.
— Вас что-то смущает? — спросил Владимир Александрович.
— Да ни одного ж врача нет! — вставил слово Щусь.
— Нет, нет, — подтвердил и политком Петров. Бывший председатель Совета в городе Бахмуте, он теперь как-то сник. «Опасается получить пулю в спину, или они перетянули его на свою сторону? Почему об арестах комиссаров молчит?»— терялся в догадках Овсеенко. Он достал блокнот, стал записывать. Каретник поднялся.
— Спасибо хозяюшке. Но пора и честь знать, — и пошел на улицу. За ним потянулись остальные. Чувствовалось, что хотя Семен и не занимает в штабе главного положения, с ним все считаются. Гость остался один на один с Махно. Галина принесла узвар.
— Что нас беспокоит? — доверительно продолжал комфронта. — В Венгрии победила революция. Слышали, конечно? И Ленин просит, требует бросить туда войска. Будем прорываться в Европу, а там, смотришь, и весь мир запалим. Согласны?
Нестор Иванович охотно кивнул.
— С другой стороны у нас Деникин. Без единого, железного фронта не устоим. А вы, говорят, с Григорьевым шуры-муры затеваете.
Не выдержав паузы, почти перебивая командующего, Махно заверил:
— Я полностью согласен с вашими указаниями! Да, мы послали своего человека к Григорьеву («Делегацию», — хотел уточнить комфронта, ему донесли подробности), но не для сговора, нет. Выведать, что он замышляет, чем дышит. Разве это плохо?
Поспешность, с которой говорил Батько, насторожила Владимира Александровича. Он привык к основательности главкома Вацетиса, Дыбенко. Шустро соглашаются лишь неверные. Но страстность Махно, порывистость как будто убеждали в искренности.