Нет царя у тараканов
Шрифт:
Мой мозг сопротивлялся. Но Бисмарк ждал ответа, и я ответил:
– Лучше бы ты не умирал раньше меня.
– Псалтирь, ты безнадежен.
Мотель безмолвствовал весь день. Компрессор считал часы до прихода голодной смерти.
Айра и Руфь, тоже вестники надвигающегося конца, вернулись и сели ужинать. Ночью несколько постояльцев умерли. Насколько я мог видеть, в Мотеле было восемь мертвых жильцов и двое живых. Утренняя регистрация наверняка внесет новые поправки.
Наутро Бисмарк выглядел еще хуже. Он посерел, хитин на спине отслаивался.
– Бисмарк, – позвал я. Нет ответа.
– Бисмарк!
Опять
– Проклятье, Бисмарк, ответь мне! – заорал я.
– Неотложные дела, малыш? – Его голос был тих и слаб.
– Никогда больше так не делай!
Пусть дремлет. Холодильник сегодня щелкал нестерпимо громко. К полудню я уже не мог это выносить.
– Эй, Бисмарк, помнишь, как я поднимался по стене, когда Айра совокуплялся? Он так озверел – я думал, умрет прямо верхом. Бисмарк?
– Конечно.
– А помнишь, как я включил детектор дыма, когда Руфь сидела в ванной? Здорово было, правда? Бисмарк!
– Зачем ты спрашиваешь?
– Вспоминаю.
– Я устал.
Я оставил его в покое. Я обрадовался, когда появились Айра и Руфь, и наполнили Мотель ароматами солонины и капусты. Их шаги и голоса сбили наконец сводящий с ума ритм компрессора.
– Здорово, что не придется за ними доедать, – сказал я.
Бисмарк не ответил. Я так испугался, что не стал повторять. Утром я его не разбудил. Это было невозможно.
Я погладил его усиком по спине.
– Мизинец, – прошептал я, – ты мерзавец. Сначала ты меня впускаешь, чтобы не сидеть тут одному, а теперь бросаешь. Где твоя вежливость? Что мне теперь делать? Смотреть, как ты гниешь?
Компрессор все гудел.
Через некоторое время я услышал в кухне шаги Блаттелла. Мозг бешено заработал. А если они подойдут? Предупредить их, обрекая себя на мучительную смерть в этом гниющем музее восковых фигур? Или пусть меня развлекают, как я последние дни развлекал Бисмарка? Я страстно спорил сам с собой.
Шаги приближались. Сердце колотилось. Я знал, что сейчас заговорю – хотя по сей день не знаю, что собирался сказать – предупредить или позвать, – и тут раздался голос.
Это была чешуйница.
– Не подходи. Это Тараканий Мотель. Ее друг сказал:
– Ты знаешь, на эту штуку даже тараканы не покупаются. Похоже, на нее уже все плюнули.
То была ужасная ночь. Я клевал носом, и мне тут же мерещилось, будто кто-то шевелится. Я пялился в ночь, высматривая признаки жизни. Я уставал, разглядывая девять трупов, но в полусне мне чудилось движение, и все начиналось заною.
Сон одолел меня. Это было наказание.
Во сне все тела ожили. Перед каждым появилась лестница, все они вели на крышу Мотеля. Я один остался без лестницы. Они легко освободили ноги из клея и начали уходить. Я умолял их взять меня с собой.
– Кто-то должен присмотреть за Мотелем, – ответил Бисмарк.
К черту Мотель. Я рванулся за ними. Но только сильнее прилип.
– Скажите, как вы освободились! – закричал я.
– Верой! – ответил другой голос. Перед Мотелем стоял Исход. – Я отведу тебя в страну молока и меда. Ты веришь мне?
– Да, да, веди меня, – сказал я. Он поднял передние лапы и произнес заклинание. Клей покрылся рябью и откатился к стенкам. Мои ноги свободны.
– Лжец! Безбожник!
Он воздел лапы, и липкие края сошлись снова, сомкнулись надо мной, окутав меня, сковав сотнями наручников.
Я проснулся в ужасе и поклялся больше не засыпать.
Теперь я и у себя на спине заметил серые пятнышки. Так скоро? Я не чувствовал, что умираю. Я даже не устал. Но с другой стороны, я же видел – смерть не сообщает о своем приходе грохотом канонады и лязгом цимбал.
Глаза Бисмарка уже разлагались, разглаживались, отчего он казался суровым и непреклонным, будто смерть – не последний сон, но последняя битва. Я понимал, что это гниение, не эмоция, но слишком трудно не замечать выражение на лице, которому я так долго доверял.
– Почему я стремлюсь выжить, Мизинец, хотя совсем не хочу жить? Мы говорили, что мы – единственные животные, свободные от генетических предрассудков, что мы одни живем настоящей жизнью. Ты – может быть. Я так не могу. Ты понял, когда нужно сдаться. А я – узник инстинкта выживания.
Я смотрел на свой мирок новыми глазами. Передо мной – громадный шмат свежей падали. Не более того. Человечье филе или жаркое из крысы? Понятия не имею. Плевать. Я разглядывал его, а мои слюнные железы сговорились меня обмануть и уже выбирали место для первого укуса. Я нечаянно взглянул ему в лицо. Еда исчезла, передо мной снова Бисмарк.
Я собрал все свое мужество и уставился на его задние ноги – подальше от всепонимающих глаз. Я наклонился и открыл пасть. Сердце билось так сильно, что усы вычерчивали восьмерки. Я сделал выпад и вцепился ему в бедро.
Хитин треснул между жвалами. Я его выплюнул. Не могу.
Давай, Псалтирь. Послушай, как урчит холодильник, – твое время истекает. Мы всего лишь мясо, только он падаль, а ты еще жив.
Повторяя это, я снова придвинулся к нему. Откусил кусочек. Подавил рвотный позыв и проглотил. Не задумываясь, отгрыз еще кусок, за ним еще один и еще. Я прикончил бедро, затем доел ногу, предусмотрительно затормозив над клеем. Я куснул еще раз, нога разломилась пополам, и тело повалилось ко мне. Я не мог остановиться, пустота в пасти казалась невыносимой. Я перегнулся через труп и съел второе бедро. Церки хватило на один укус. Теперь это была падаль, свежая мертвечина, прохладная, благоухающая и нежная от краткого старения.
Мною двигал инстинкт. Я двигался автоматически, бездумно. Дело не в голоде; я ел, потому что передо мною была пища. Я разгрыз грудь и распорол живот от зада к переду, сверху донизу, еще быстрее наслаждаясь движением челюстей, в кои-то веки снова став тараканом. Наконец брюхо у меня раздулось и уперлось в панцирь.
Добравшись до надкрыльев, я остановился. Не хотелось смотреть ему в глаза. Я определенно съел предостаточно.
Отодвинувшись, я оглядел плоды своего труда. Голова нетронута, но остальное – потравленная саранчой оболочка, разбомбленный самолет. Я обжора, каннибал! Мне стало нехорошо. Но первые питательные вещества из его тела прочистили мне мозг. Меня мутило, но я сдержал рвоту – она стоила бы мне единственного шанса выжить. Скоро этот ужас прошел.