Нет вестей с небес
Шрифт:
Выстрел! Хлопок с едва уловимым звоном гильзы и движением пружинок механизма. Это и есть шаги смерти. Ни косы, ни черного балахона — пружинки, пуля, гильза, курок.
Все потонуло… Ничего не существовало, только волна озноба и слезы, которые застилали глаза. Не вовремя. Но она не воин! Она никогда не желала быть воином. Как закончился их поединок? Что произошло дальше? Темнота… Одна сплошная темнота. Тишина… Конец? Чей конец?
Комментарий к 126. Невозможно, убивая, самому не стать мишенью Использованы песни Flёur «Русская Рулетка», “Под прицелом”
Конец?
Ну все, у автора руки дрожат... Мне страшно... Автор сделал это, автор убил свое вдохновение...
И еще страшно, что скоро макси закончится.
Не молчите.
====== 0. Всё о нашем сиротстве ======
Только небу известно все о нашем сиротстве
и о боли, что связана клятвой молчания.
Мир опустел… Мир обезлюдел. День гнева, этот день…
Кукушки времени покинули часы и запеклись простором алым, как на рассвете, где себя качала далекая звезда чужих надежд. Черепаха слонов потревожила вздохом протяжным, и Земля, творя себя, округлялась, как полая чаша, что испита до дна, будто скорби юдоль навсегда продолженьем полета птицы, сгоревшей в начале времен. Если есть здесь День Гнева, то где же весы с осужденьем сторон равноплечных?
Небо пленкой стертой проявлялось сквозь веки, но глазам предстали лишь своды пещеры и придавленность легких едва уловимым дыханьем. Сердце в полет не выронило жизнь, все еще гоняя и расцвечивая вязко-черную кровь по артериям-венам.
Джейс приоткрыла глаза: все плыло, да это и не удивляло, особенно, когда вдоль головы запеклась новым будущим шрамом кровь — след от пули. Стреляли оба метко, да только у судьбы есть ответы свои, их судьба, видя сны, рассудила иначе. Может, чудо весы уравняло? И кто не верит в чудеса, просто слеп на обычные дела мира.
Женщина провела вдоль раны: вроде бы не очень глубокая, покасательная, разве только в левом ухе гудело и встать не удавалось, потому что координация движений нарушилась. По спине пробегал озноб — не заболеть бы от лежания на холодных сырых камнях, ведь здесь любая простуда могла перерасти в тропическую лихорадку с летальным исходом, а это было бы по меньше мере глупо после всего, что пережила… А что пережила? Мысли путались…
Только бы явился свет, ведь нашлось, куда светить, ведь нашелся путь, чтоб озарить. Темнота пещеры давила, женщина приподнялась, перевернулась на живот, упираясь локтями. И встала, отчего в висках застучало. День гнева? Но в День Гнева суд, а здесь просто тело, просто боль, спутанные виденья, точно водоросли.
Ваас… Ваас!
Она вспомнила, она… Она убила его?
Женщина судорожно окинула взглядом пещеру, погруженную во мрак, но нигде не обнаружила его мертвого тела, которое, конечно, могли утащить пираты. Но все не сходилось, ломалось какими-то несоответствиями. Был бой с ракьят, но кто победил? Если ракьят, почему не забрали ее? Если пираты, почему не добили?
Джейс потерла лоб, надеясь, что так сможет соображать лучше, провела по запекшейся крови на плече и возле правого виска — еще бы один или два миллиметра и отправилась на встречу со всеми, кто не дожил до этого дня. Еще недавно она только этого и желала, а теперь безотчетно и бессловесно хотела жить, поэтому, держась за стены, вновь собирая волю в кулак без надежды на помощь, побродила по заброшенному гроту, понимая, что враг покинул его. Сумела найти выпотрошенную аптечку, будто кто-то не успевал оказать помощь, расплескав все медикаменты и использовав все анальгетики. Кто? Кому? Когда? Впрочем, перекись водорода на донышке осталась — и то хорошо.
Джейс собрала, что нашла, в тряпичный мешок, и решила, что пора выбираться из грота, однако здесь вновь ее ждало полное несоответствие: она
Нефрит! Вспомнилось название этого неровного поделочного камня, оберега воинов и жрецов. Нефрит. Символ неба и земли…
«Но вряд ли я из-за оберега нефритового все еще жива…» — попыталась небрежно усмехнуться женщина, только губы ее дрогнули, когда накрывало вдруг осознанье, что все завершилось. Она знала теперь, что все завершилось, просто знала, хоть не желала в это поверить, но точно волна разрывала ее изнутри. Камни в пыль превращались, астероиды падали вверх, длился сон, что длинней пониманья.
Тонет любовь в диссонансах тревожной симфонии.
Мы теряем друг друга на этой войне.
Она вышла из грота с другой стороны, пошатываясь. Там никого не было, ни единого человека, даже трупов не маячило, только кровавые пятна, пропитавшие песок… И казалось, мир опустел. С тех пор, как Ваас… Неужели уже никогда? Вот и завершилось — металл и вода. Кто сделал выбор из них и когда? И кем стали теперь, с какой целью? Узнать бы…
Ваас. Она убила того, кого любила. Теперь она могла признаться себе, теперь, когда все закончилось. Вот только зла от одного этого убийства не убавлялось. Весь остров кишел пиратами. И неизвестно, сколько еще времени ракьят предстояло вести борьбу, сколько еще жизней должны были оборваться по воле пронырливой свинцовой осы.
Женщина вышла, сминая сапогами взрыхленный неистово песок. Здесь шел ожесточенный бой. Но кто победил и когда? Никто не отвечал ей, совершенно никого не оказалось поблизости, значит, что-то изменилось, необратимо и заметно. Джейс нашла дорогу между скал, арку, пройдя под ней, сумела добраться до реки. Просто идти, ничего сложного. При ней был нож танто, а это уже много. Все повторялось, все замыкалось, разве только выцветшая водолазка — подарок отца — канула навечно, как и винтовка. И многое исчезло безвозвратно, и многие ушли в один конец.
Но, может, правы были ракьят? Все возрождалось в этом мире. Убитый медведь в медвежонке, убитый тигр в тигренке, растоптанный цветок в новой поросли… Все возвращалось, чтобы заново повторить свой путь и вновь возродиться. А Ваас… Он просил распятия, но заслужил ли возрождения? ..
Бессмертная любовь висела на кресте,
Сгорали в небесах случайные кометы.
Джейс устало брела вперед, давя надоедливых насекомых-кровопийц, но они являлись наименьшим злом по сравнению с тем, через что пришлось ей пройти. По пути встречались только разоренные дома, разрушенные, покореженные. Видимо, отсюда начиналось вторжение на северный остров, раз люди даже не попытались вернуться. Обломки жилищ порой пугают хуже, чем трупы, хоть нет ничего страшнее гибели человека, но заброшенный дом нередко подразумевает ее, да еще сковывает безотчетной тоской: уже никто не вернется, никто не восстановит, а ведь жили, а ведь радовались, но кто-то будто прервал эту цепь смертей и рождений, оборвал ее, беззаконно вмешиваясь в правила мирозданья.