Нет вестей с небес
Шрифт:
Ваас стрелял, из-за спины Джейс едва не атаковал еще один пират, но снайпер вновь сделалась воплощением стихии, древней богини, разворачиваясь, спуская курок, почти без прицеливания — легкое оружие, быстрое. Она сделалась болью всего народа ракьят. Да, она — боль, она — скорбь, душа ее плакала за весь мир, когда вновь и вновь приходилось наблюдать смерть, самой убивать, но в глазах никогда не возникало и слезинки, ведь слезы мешали стрелять. И второй телохранитель упал ничком, удивленно выгнувшись.
В гроте повисла пауза, тишина, жуткая тишина. Ваас не ожидал таких «гостей», уж точно не ее, не эту русалку-навью,
Звенели, раскалываясь, песочные часы повторений. Безумие или ритуал? Выбор! Вода или металл.
Он казался теперь отвратительным, его слова звучали небрежно и вульгарно, как речь обычного бандита:
— Ну че, пришла мстить за себя? За себя, ***?! — Ваас выстрелил, Джейс отступила вновь за клетки, не видя со стороны, как молниеносны, отточены и грациозны малейшие ее движения, помогавшие уклоняться от пуль, да еще в ответ спускать метко курок, одновременно восклицая:
— Нет!
— Да неужели за брата! О***ть как оригинально! — не позволял достать себя главарь, также скрываясь за ящиком.
— Нет! За ракьят! За мирных жителей! — выкрикнула ожесточенно Джейс, точно и себе доказывая, не ощущая и капли жалости к этому врагу. Ваас. Ваас… Тот Ваас, которого она ждала всю жизнь, остался за гранью точки невозвращения. А этот вызывал лишь отвращение, правда, пока его голос не изменился вновь, наполняясь какой-то нечеловеческой тоской:
— Опять себя оправдываешь… За ракьят! И после всего…
Да. Он был прав, ракьят причинили ей немало боли, один раз он косвенно даже спас от них, от двоих чрезмерно усердных в выполнении приказов Цитры нелюдей, только сам затем чуть не убил ее. Джейс кусала губы, отсиживаясь за клеткой: как бы она себя ни убеждала, это был тот же Ваас, которого она знала все это время. А она являлась той же — хоть, может, уже совсем другой — Джейс. Но не важно! Даже если разминулись, даже если в других мирах могли быть вместе навечно, здесь они пытались друг друга убить.
Ваас стремительно выскакивал из своего укрытия, выхватывал откуда-то из деревянного ящика пистолеты-пулеметы, открывал огонь, так что Джейс приходилось нелепо ползти, бежать, спотыкаясь, за угол пещеры, там, где располагалась химическая лаборатория. И только полумрак не позволял главарю расстрелять ее с близкого расстояния.
— Все смотрят в это ое небо, все от него что-то требуют, бездонные жадные рты, — вещал он, все приближаясь, не прекращая стрелять с двух рук. — Дай-дай! Дай, ведь я был хорошим! Дай, ведь я много страдал! — а затем уклонился от короткого выстрела Джейс, которая экономила теперь каждый патрон, и продолжал печально и фаталистично. — И ни не получают, потому что оно ни*** не Рог Изобилия… Оно для другого…
Джейс прижималась спиной к холодной стене, заставляя себя дышать размеренно, чтобы не умереть от разрыва сердца, которое явно желало выпорхнуть вместе с душой прочь из груди, лишь только избавил кто-нибудь его от этого кошмара. Но сама пошла вместе с ракьят, сама приняла эту судьбу, могла бы в первые дни побега осесть в деревне, научиться жить вместе с местными женщинами, да и ждать неведомой помощи с большой земли. Но нет — многое сдвинулось и благодаря ей, она не могла отступить, поздно оказывалось отступать, и все, кто помогал ей, вели ее, вставая незримой армией за спиной, вся их невыразимая
Джейс знала ныне, что не зло творит, сомнениям не оставалось места на острой грани между настоящим, реальностью и чистым бытием, обнаженно щемящей экзистенцией единственного мига. Выстрел!
Выкатилась на миг из-за угла, затем — снова в укрытие, зато и Ваасу пришлось поумерить немного свой пыл маньяка, все же не бессмертный. Он снова скрывался за стальным ящиком, недалеко от пыточной, посмеивался, признавая мистически:
— Возродилась… — но вновь срывался на жуткое кощунственное шипение, скидывая бесполезное без патронов оружие, доставая свои, любимые, вечно висящие в кобурах на ремне пистолеты. — Ты думаешь, небо каждому дает возрождение? — выстрел, едва только попыталась Джейс высунуться, израсходовав впустую еще один патрон, держа двумя руками пистолет, Ваас продолжал, судорожно выдыхая до крика. — Думаешь, оно смотрит за нами?! Но если прошло столько лет и ни***, то куда оно смотрит?! К ч**ту эту жизнь! На**р это небо! Ну, давай! Распни меня за это!
Повторил он ее слова…
И на дне кровавой реки лежала его душа. И она была бессмертной и живой, и каждый миг умирала.
И ложный свет отбросит тень, а свет живой спасет. Но здесь не песни, а крик, не флейта, а клетка, не вода, а металл, не струна, а плеть. Только красные лампы и слепящие прожекторы служили источниками света в пещере.
Он стрелял, расходуя последние патроны, а у нее оставалось два или три… Но он встал в полный рост. Это означало лишь одно — быстрый или мертвый. Быстрый и мертвый.
Выстрел! Одновременно, заглушая любые удары сердца, столкновения миров, взрывы сверхновых и появление черных дыр. Два выстрела грянули одновременно.
И только в последний миг блеснули ярко-ярко его расширившиеся глаза. В них читалось столько боли и потерянности… Он забыл, что-то катастрофически забыл, запамятовал, потерял, что делает человека человеком, что помогает выстоять против внутреннего чудовища, когда не выбрался из пут предательства. И он ждал смерти, но убивал любого, кто пытался уничтожить его. Может, он отчаянно ждал достойного противника, может, потому периодически отпускал пленников, проверяя, кто выстоит против джунглей, против пиратов. И, в конце концов, против него…
Джейс хотелось верить, что это не она… Что она выстоит, но не против него. Она знала, что Ваас должен умереть, но в тот последний миг не могла сосчитать, сколько острых осколков пронзили ее душу осознанием того, что больше они никогда не встретятся, пусть каждая встреча и несла только новую боль. Но человек не принадлежит себе. И для жителей северного острова смерть главаря являлась великим подвигом.
Ваас… Ваас! Зачем она только родилась женщиной! Зачем только оказалась на передовой. Женщина и война — несовместимо. Это как цветы спрашивать о том, сколько крови видели. Человек и война — самое страшное изобретение рассудка, который стал наградой и проклятьем. И если разум — это награда, то рассудок, пожалуй, проклятье.