Нет вестей с небес
Шрифт:
И однажды у обочины попался лежащий ничком распухший труп, источавший тлетворный запах разложения. Джейс вздрогнула, закрыла рот рукой, отвела глаза. И одновременно закрыла свое сознание, чтобы не погружаться в бездну масштабов этой катастрофы.
— Что же творится на этом острове? Это не может быть на самом деле, — только с ужасом озиралась девушка.
А люди с большой земли могли дальше сколько угодно придумывать страшные сказки про зомби-апокалипсис и вторжение инопланетян. А это был всего лишь остров, захваченный нарко-работорговцами. И торговля происходила вдали от людей с большой земли, но одновременно с течением их жизней, не много
Но потоки живого товара и трафик запрещенных веществ касался, в конце концов, и их, производился для них, платежеспособных. Только они предпочитали не замечать, пока их не касалось.
Джейс оказалась в эпицентре этого бедствия, одним из участников. И не представляла, что ждет ее дальше. Отовсюду ее гнали, точно бездомного щенка.
====== 18-19-20. Не узнать себя ======
Кто-то водит глазами за кустами.
Вроде кто-то, а вроде бы мы сами.
Не узнать себя сквозь призму света,
Словно смерть не умыта, не одета.
В небе надлунном светилась чаша, облаком изувеченная, расплаты краше. Чаша для слов без основ. А в подлунном мире все больше готовилось виселиц и крестов, чтоб в надлунном больше чаш в изъятый обратным окном час.
Окно — тоже крест, только как посмотреть. Ведь то, что снаружи — всегда замок, мучительный недостижимый потолок, а то, что внутри — навечно вход под простыни вечности.
Не первый так год. Год вечного лета, где песня не спета, потому что не голосом ей звучать. Знать все, но не думать здесь ни о чем. Утрата смысла и мысли о былом. Даже не сон. Снова долгий путь, иначе в вечность придется уснуть. Время обостряло черты лица, обтянутого смуглой кожей, обтачивало, грозясь укрыть рогожей, известью засыпать, как редкие трупы, что на погребенье оказались скупы. Мертвые хоронили живых, или живые мертвых — не разобрать в мороке испитых горем глаз. И в сизой синеве таилось много черноты, как будто с чернотой на «ты».
И внепричастна миру, она шла, не по дорогам, по холмам. Уже луна светила в небе, и в зарослях слышался рык леопардов. Джейс понимала, что нож ее не спасет. Ее вообще ничто не спасет, никто.
Истаять, полететь, извиться лианным шорохом и звоном полынных губ для слов весомых. Кому сказать их? Брату? Другу? Или врагу? Извить лианой и отравить полынью, чтобы яду меньше. Нести ей в сердце. Шип сомнений.
А ночь легка, а ночь быстра, и в зрении хищников мудра, в зрачках, раздробленных, убийцы лишь отразится, но на миг. И снова полетит, как покрывало полотняных судеб, стежками переросших лен и все лианы.
Запад озарен был полоской заката, там, где солнце змей мог съесть. И в мире плоском солнцу в лодке не надлежало умереть. И солнце вечно билось с змеем в стране ночи сквозь вечной лжи.
Она звала память свою, память кричала страшными образами того, что было на острове. Она звала верность свою, верность просила мести, а сердце — прощения. Но непротивление силой злу влекло тотальное исчезновение. Так что же? Взять бы в руки меч, одной ногой ступив в болота гнева? Да, приходилось. Меч вместо прялки, война вместо хлеба. Орала в мечи, но лучше молчи. Но если б солнце не билось со змеем, то не случалось бы восхода. Восход который раз болезненно прорывался вдохом нового дня, закат же сурово готовился к битве. Как и она. Как она. Хрупкая яблоня средь стучащих жестких пальм, над которыми ирокезами возвышались копны темно-зеленых листьев. И даже ночью было душно.
Джейс отчаянно вертела карту, ей сказали идти на восток. Закат являлся хорошим
Она только слышала рык зверей в чаще. И ускоряла шаг. Тело почти не болело. А то, что творилось в душе, не называлось больно — слишком слабое слово. Невыносимо — вот что она ощущала, торопливо, чуть прихрамывая, шагая по дороге. И чем отчетливее становилось осознание этой невыносимости, тем больше поступала отчасти психосоматическая хромота. Вот убили Райли и как будто не на кого стало опереться, чтобы не хромать. И неважно, что чаще всего это он прятался за ее не слишком широкой спиной. Ждать защиты — не такое уж сложное занятие, не так уж мотивирует жить. А вот знать, что стоят за тобой и попытаться защитить…
Но поздно! Ваас оказался сильнее. И не действовали против его силы ни заговоры, ни упования на удачу. Ни молитвы, хотя она, видимо, не помнила ни одной, но ведь всей душой просила. А кого просила, тоже не могла отчетливо сказать. Просила о простом, о том же, что и все… Но все туманно, неясно. Да и она сама туманная, непонятная. И сейчас сомневалась, существует или нет вообще.
И кто такая она? Джейс без брата Райли. И что это за странное имя? От какого имени вообще сокращение?
Она начинала заговариваться, вернее, мысли ее заговаривались, путались, забывались самые простые вещи, например, дата своего рождения. Существовали мысли и запоминания важнее, чем эти условные цифры.
И чем больше она забывала себя, тем больше понимала, что жива.
Здесь и сейчас. В этот миг. И опасность грозит ей, одинокому существу в царстве теней. И в ночи не маячило огней. Только к утру рассмотрела девушка тусклые отблески. Вероятно, могла бы добраться быстрее, но на пути не попадалось транспорта, да и боялась она пиратов, что разъезжали по дорогам. Несколько раз она пряталась в зарослях, не зная, гул чьей машины доносится до ее ушей. И за каждым автомобилем, старым, ржавым, гудящим, разносился по лесу тяжелый запах бензина. Обоняние отчего-то сильно обострилось после попадания на остров.
Вот сейчас ей снова приходилось таиться в зарослях, поскольку ночную мглу разрезал свет фар. И снова она смертельно устала за день, казалось, уж сапоги, грубые, армейские, развалятся скоро. Да и скудный запас сухарей, который удалось раздобыть у Доктора Э., слишком быстро подходил к концу. Может, она заблудилась, подозревала, что не может сбиться с пути, потому что не знает дороги. Но оказалась в неурочный час, очевидно, возле одного из аванпостов, потому что по дороге хуже, чем хищники, сновали машины, слепили фарами, мешая видеть в джунглях. Девушка ждала, когда сможет выйти из укрытия, темнота скрывала ее, деревья окутывали пеленой.