Нет вестей с небес
Шрифт:
— Но как? Когда ты успел? Нет! Мы не можем бросить ракьят! — вдруг вспомнила она, скорее подсознательно ощущая, нежели слыша, что в ходе боя там, на дороге, что-то переломилось.
Однако сзади затрещали участившиеся хлопки выстрелов, кажется, к врагу пришло подкрепление. Участь ракьят так и осталась неизвестной, но нечто подсказывало Джейс, что их уже убили, потому что спустя короткое время звуки выстрелов стихли, и только слышались неразборчивым гулом шипения бесприютных голодных теней переговоры пиратов. Может, уже пустили головорезов с мачете по следу беглецов. Помнила она того, трясущегося, что чуть не зарезал брата.
С противоположного берега внезапно донеслись звуки взрывов. Наверное, джипы ракьят. Больше нечему было взрываться в той стороне. А вражеские автомобили наступали с противоположной. Засада со всех сторон, не сосчитать, сколько врагов. Может, десять, может, двадцать. Может, меньше, не очень много, но казалось, что целые полчища, точно саранча, точно повсюду. А у страха глаза велики, он числа удваивает, размеры утраивает, волю подтачивает, ноги сковывает, ивовой плетью сечет.
Джунгли наполнились удушающим запахом паленого, жженой резины. Резина почти что серая пряжа, в зыбучих песках пространства, неявленного в самом деле.
Засада. Они попали в засаду. Наверное, по случаю продажи «живого товара» к пристани приехала дополнительная охрана.
— Пригнись! Снайпер! — закричала Джейс, когда заметила на спине Оливера отблеск красной точки, вернее, ей показалось, что заметила.
— Что? Нет никакого снайпера! — отмахнулся Оливер и продолжил бежать, как будто вообще не понимая опасности ситуации.
А возле берега как будто нарочно оказалась старая деревянная посудина, но не дырявая и на ходу. Оливер со всех ног бросился толкать ее к воде, а потом за двоих начал грести, решительно направляясь к небольшому островку, на котором вроде никого, кроме тапиров, не было видно. Но, наверное, вертолет тоже скрывался от пиратов.
— Ты спрятал лодку? — только поражалась сообразительности друга Джейс. А она-то о нем всегда плохо думала! А вот кто настоящий герой! Все предусмотрел! Вот только Дейзи и Лизу Джейс поклялась разыскать хоть на краю земли. Много же она клялась себе в последнее время, да не все клятвы сбывались. Не на все клятвы хватало сил.
— Э… Нет. Это чистая случайность! — отрапортовал Оливер с невинной улыбкой.
Значит, не герой, но просто страшно везучий парень. А везенье тоже важно в такой обстановке.
Но что-то в нем настораживало, что-то… Может быть, мутный взгляд? А он у него всегда был мутный. Да и после бессонных ночей и выматывающих путешествий по лесам вряд ли у Джейс он сохранил достаточную ясность.
Разомкнутое птицей небо подпадало весельным изгибом в волне, сливаясь с бренною землей. Другого нет, хоть изойти бы криком, и хрипом замереть, вплетаясь в сухостой, что заморожен зноем муравьиным. Кора, как небо чередою облаков, погрызено в зените насекомьих снов. Кора словесных зим, встревоженных волною, где вещи никогда не пробовали имен, ведь имя, называнье — тоже роскошь, часто роскошь о былом. Былое все, и звук пошел на убыль, как удаль и свинец, летящая в зенит, что небо пропорол все муравьиным гулом, корою иссечен, он птицей изойдет.
Из зарослей на берег повыскакивали враги, стреляли по лодке, а до острова, точно до последнего пристанища, оставалось каких-то несколько метров. Оливер усиленно греб. А Джейс открыла огонь. Ей не нравилось, что автомат никогда не позволял нормально
Вот наконец нога ступила на вязкий илистый берег. Пригибаясь и озираясь, беглецы нырнули в заросли, поближе к центру островка, бесполезного клочка суши на пересечении трех рек, что точно воплощали пересечение всех трех миров, которые балансировали, сходясь в единой точке. Мир цивилизации и мир прострации, мир глобализации и мир ритуалов. И человек танцевал на тонкой грани лезвия времен. А джунгли все молчали о былом.
— Оливер, что это значит? Где… Где вертолет? — неуверенно спросила Джейс, видя, что вообще на острове негде вертолету приземлиться.
Она-то уж и правда подумала, что там вертолетная площадка, и они дождутся помощи. А там бесполезными космами покачивались только заросли деревьев да кустарники. И из живности обитало только несколько тапиров. Вот только двоих из этих смешных зверей настиг хищный варан и ныне пировал.
А время, странник без имени в циферблате повторений, отсчитывало секунды, колкие, острые, мелкие.
Джейс ожидала ответа, Оливер молчал, глядел искоса. Куда только его энтузиазм подевался, куда только его радость от встречи пропала!
Ком подступал к горлу, слова застревали.
Но безмолвное оружие говорило лучше всяких слов: их обступили пираты, вышедшие из-за темных деревьев и черных кустов, точно вараны, точно крокодилы и змеи, точно голодные тени. И если человек — это лицо, то эти людьми не являлись, лица их в смазанном вихре сливались картиной экспрессионистов, и только криком немым искаженный рот с картины Мунка застыл на лице Джейс в тот миг. Она все понимала, она слишком хорошо понимала, что произошло, но отказывалась эту верить, заставляя себя думать лучше о людях.
Ведь это же Оливер! Он не мог завести в западню. Почему не мог? Потому что друг Райли, а Райли… Райли… Что Райли? Он тоже себя погубил. И в этом приходилось признаться. Но и что же? Виновна она — не хватило сил удержать обоих, не хватило сил сцепить плотнее кольцо пальцев на запястье и увести за собой, вырвать из круга страха. Но эти пальцы оказывались слабы. И вместо свободы только плаха.
Пираты окружили плотными кольцом, не сбежать. Рот с картины Мунка «Крик», глаза — с картины Пикассо «Герника», где ложный свет боролся со светом живым. И кто был там прав? Кровью из раны лошадиной мир истекал. Раненое солнце от закатного змея уйти не могло, ладью подпалили, павианы забыли, как Ра поклонялись легко. Поклоняться легко, сложнее встать в строй.
Джейс глядела на Оливера, а он точно уносился от нее, точно не пара шагов разделяли их, а пара световых лет, точно стоял на другом краю длинного-предлинного коридора. А вокруг только чернота космоса, радиоактивный мороз. И ни капли воздуха.
— Прости, они… — замялся парень, но, дрожа всем телом, впал в агрессивную истерику, с вызовом и укором кидая, взвизгивая на каждом слове. — Они заставили меня!
Но через миг он только закрыл лицо руками, хотя не заплакал, а когда его руки выкрутили назад, лицо это не несло уже никакого выражения, точно стершаяся маска, точно меловой рисунок на пыльном асфальте, проверенный на прочность грибным дождем.