Неувядаемый цвет. Книга воспоминаний. Том 1
Шрифт:
Летним утром 31-года я, сидя у себя за столом, вдруг почувствовал, как вся комната вздрогнула – раз и другой. Это взрывали храм Христа Спасителя. И потом на много лет растянулся шабаш разорения московских святынь, уничтожения московской красы, разрушения всероссийской славы. «Помешали» Иверские ворота на границе Красной площади. Комендант Кремля ночью, неожиданно, тайком разломал Чудов монастырь – пусть, мол, таперича ученые машут кулаками, когда одни обломки остались. Сломали церковь Параскевы Пятницы в Охотном ряду. Снесли красавицу церковь Успения Божьей Матери на Покровке. Анна Григорьевна Достоевская отметила в своих воспоминаниях: «Федор Михайлович чрезвычайно ценил архитектуру этой церкви и, бывая в Москве, непременно ехал на нее взглянуть». Снесли одну из самых древних
Первый секретарь Московского комитета партии Лазарь Каганович замахнулся и на Василия Блаженного.
Архитектор Иван Владиславович Жолтовский рассказывал мне о том, что произошло на одном из совещаний по реконструкции Москвы.
Перед Кагановичем стоял на столе макет Красной площади. Каганович схватил за маковку Василия Блаженного и отодвинул его в сторону.
– Это мы уберем, и тогда откроется широкая дорога в Замоскворечье, – объявил он.
– Ну уж Блаженного ты, брат, оставь, – сказал Ворошилов и водворил Блаженного на прежнее место.
Ворошилов в те годы пользовался особым расположением Сталина (напоминаю, что по темным слухам, так и оставшимся непроверенными, – за то, что это он, без лести преданный, застрелил Аллилуеву), и его исторический жест спас творение Бармы и Постника. А вот Минина и Пожарского все-таки передвинули – так, что они стали незаметны на фоне Блаженного. Кому они мешали на прежнем месте, против Кремля? Москвичи объясняли передвижку памятника тем, что кто-то пустил стишок, вложенный в уста Минина, показывавшего на Кремль:
Скажи-ка, князь,Какая мразьВ стенах Кремлевских завелась?«Благородные» традиции Кагановича с успехом продолжил сменивший его на посту секретаря МК Хрущев. Ему помешали уже и деревья, и он велел «вдарить» по Новинскому, Смоленскому и Зубовскому бульварам. Он было хотел вырубить и кольцо «А», но, как в случае с Блаженным, кто-то в последнюю минуту выхватил секиру из его поднятой руки, в которой он, как и во всем своем теле, ощущал беспрерывный свербеж.
В гуманитарных науках, в искусстве и литературе – разгул мракобесия.
В феврале-марте 31-го года в России гастролировал английский дирижер Альберт Коутс.
Возвращаясь после каникул в Москву, я зашел на перепутье в Калуге к нашей хорошей знакомой, калужской учительнице. У нее мне попался номер «Учительской газеты» [53] , которая именовалась тогда «За коммунистическое просвещение». В этом номере статья некоего Л Лебединского была напечатана под тремя заголовками:
53
От 10 марта 1931 года.
Реакционная вылазка в ВМПР
Ударить по обывательскому примиренчеству
к классовому врагу в музыке
С кем перекличка?
Лебединский сетует на то, что «произведения фашиста, мистика, помешавшегося на католицизме, белоэмигранта Стравинского – “желанные номера” в наших концертах…». Творчество Рахманинова он называет «непроходимо мещанским». И самые «Колокола» Эдгара По в переводе белоэмигранта Бальмонта представляются ему контрреволюционными. О чем звонят колокольчики?
Говорят они о том,Что за днями заблужденьяНаступает возрожденье.Вдумайтесь,
А уже в Москве 24 марта я прочел в «Литературной газете» статью Д. Житомирского по поводу гастролей Коутса – «О чем звонят колокола». Житомирского корчит, как гоголевскую ведьму, от «православного (?) свадебного ликования, которое переходит в мрачную мистическую оргию (?)».
И далее: «На этом фоне – слова:
А теперь нам нет спасенья:Всюду пламень и кипенье,Всюду страх и возмущенье.……………………………………….Кто автор этого произведения? Сергей Рахманинов – давно переживший себя певец русского крупно-купеческого и мещанского салона, крайне измельчавший эпигон и реакционер в музыке…»
Булгакова травили не только «литературные налетчики», как тщатся изобразить В. Петелин в книге «Память сердца неистребима» (М., 1970) и И. Бэлза в статье «Генеалогия Мастера и Маргариты» (Контекст. М., 1978). «Налетчики» никогда бы не посмели налететь на Булгакова без команды сверху. Булгакова травили партия и правительство. Статья члена Главреперткома А. Орлинского «Гражданская война на сцене МХАТ», громившая «Дни Турбиных [54] и утверждавшая, что в пьесе «петлюровщина фигурирует как некий сценический псевдоним революционных сил», увидела свет не где-нибудь, а на страницах органа ЦК ВКП(б) от 8 октября 1926 года.
54
То есть в Высшей музыкальной школе – так тогда называлась московская консерватория. Некоторое время она именовалась ВМШ имени Феликса Кона, ничтожнейшего большевичонки, никакого отношения ни к музыке, ни к искусству вообще не имевшего и тем не менее занимавшего пост начальника Главискусства, а Московскому университету было присобачено имя Покровского. На Кона кто-то сочинил апиграмму:
Искусству нужен Феликс Кон,Как жопе – клей синдетикон.«Известия» от 30 июня 1928 года сообщили, что Коллегия Наркомпроса утвердила решение Главреперткома о запрете готовившихся к возобновлению в Художественном театре «Братьев Карамазовых», готовившейся к постановке в том же театре пьесы Булгакова «Бег» и о снятии с репертуара «Дней Турбиных» Булгакова (за театром сохранялось право играть «Турбиных» впредь до первого нового спектакля), а в Театре им. Вахтангова – «Зойкиной квартиры».
20 июня 29-го года «Известия» поместили статью начальника Главреперткома О. Литовского.
В статье под заглавием «На переломе» и с подзаголовком «Советский театр сегодня» Литовский писал:
«Разве борьба за постановку “Бега” не есть отражение мелкобуржуазного натиска на театр? И не есть ли попытки протащить на сцену “Карамазовых” явление реакционного порядка?
Наконец в этом году мы имели одну постановку, представлявшую собой злостный пасквиль на Октябрьскую революцию, целиком сыгравшую на руку враждебным нам силам: речь идет о “Багровом острове”».
Литовский достиг здесь того «диалектического единства формы и содержания», к которому призывали тогда писателей критики из Российской ассоциации пролетарских писателей. Чего стоит изящный синтаксический пируэт: «…Октябрьскую революцию, целиком сыгравшую на руку враждебным нам силам…»! Чего стоит «чисто русский» оборот: «мы имели одну постановку»! «Он имеет грипп с осложнением», – сказал при мне покупателю один московский полубукинист-полуспекулянт про своего коллегу. Вот каких опекунов и радетелей уже более полувека имеет злосчастная русская культура.