Неувядаемый цвет. Книга воспоминаний. Том 1
Шрифт:
В Перемышль повадился ездить из Калуги партийный деятель с электромеханического завода. Фамилия его была Шабанин. Георгий Авксентьевич прозвал этого заморыша со сморщенным лицом лилипута Гусиным Выкидышем. Гусиный Выкидыш специализировался на антирелигиозных выступлениях. Отрицал он бытие Божье самым решительным образом и весьма убедительно.
– Попы нам морочили голову, – говорил он, –
Чем сильнее гнет, тем обильнее стекает мутная сыворотка.
Был у нас в Перемышле некий Семен Афанасьевич Зябкин, приземистый, широкоплечий, с лицом более обширным, нежели у иных зад. До революции Зябкин говорил о себе, что он – прямой потомок каких-то мифических князей Вырских. В период «социалистического наступления» «князь Вырский», еще совсем недавно любивший в праздничные дни так громыхнуть «Апостола», что у молящихся барабанные перепонки трещали, в церковь ни ногой. Зато на всех собраниях – в первом ряду, произносит громовые речи. Однажды в финале он внес предложение:
– Товарищи! Предлагаю всем спеть «Третий Интернационал»!
…Зимой перемышльских граждан созвали на собрание. На повестке дня – доклад заведующего АЛО райкома (агитационно-пропагандистским отделом) жабообразного Докучаева с голосом, как у кастрата. Тема доклада – ликвидация кулачества как класса и ликвидация новой буржуазии на базе сплошной коллективизации.
После его доклада кто-то огласил список лиц, намеченных к выселению из собственных домов. В список попали священники, бывшие купцы, огородники, кое-кто из сапожников, владельцы маслобоен и крупорушек, валенщики, и кого-кого там только ни оказалось!
Попросил слова мой бывший одноклассник Боря Соколов, «Багыс Палыч».
Взойдя на эстраду и обращаясь к президиуму, он зашлепал одеревеневшими от волнения губами:
– Товарищи! За что же вы моего отца выгоняете из дома? Ведь он только до революции дьяконом был, а уж в восемнадцатом году снял сан и все время работал в советских учреждениях… Он первый разучил в Перемышле «Интернационал»… За что же вы его?..
Над расстригой-дьяконом смилостивились.
На другой день ко мне пришла ученица выпускного класса Маша Дёшина.
– Коля! Я у тебя книги брала почитать – вот они.
– Когда же ты успела их прочитать?
– Да я их и не дочитала. Нас выгоняют из дома, все вещи уже вывезли, завтра велели уходить.
– Куда уходить?
– Куда глаза глядят… Ну, прощай, Коля! Может, когда-нибудь и увидимся…
Я сказал Маше, что вечером приду к ней.
Вечером я и два моих товарища, невзирая на то, что за якшанье с раскулаченными нам могло влететь, пошли к Дёшиным. Жутью веяло от голой пустоты их комнат.
Мы попытались ободрить павших духом взрослых и детей и уговорили отца семейства Павла Михайловича ни в коем случае не подчиняться приказу, а хлопотать.
Он нас послушался – и напрасно: лучше было бы ему в «год великого перелома» уйти из Перемышля куда глаза глядят, чем в ежовщину уйти под конвоем в Лихвинскую тюрьму.
Председательница нашего еовета, у которой глаза все время были на мокром месте от жалости к раскулаченным,
– Я об Дёшине ставлю вопрос как об спецу. Перемышльскому колхозу без спецов огородного хозяйства не поднять. А станет Дёшин хорошо работать, мы с его и статью сымем.
(«Снять статью» означало восстановить в правах гражданства; на восстановленных уже не распространялась лишавшая этих прав 69-я статья Конституции.)
Два-три активиста, которые станут активистами и в ежовщину, ездили раскулачивать и потом с видом победителей восседали на возах, нагруженных чужим добром. Многим попользовались эти самые активисты, многим попользовались члены совета. Вещи похуже продавались по дешевке в кооперативе.
Федор Дмитриевич Малов и тут остался верен себе. Натальюшка была добрейшая баба, но баба все-таки в ней сказалась: ее вводили в соблазн дешевые полушалки. И она только заикнулась, не купить ли Нюше в приданое хоть один полушалочек.
– Не нами наживалось, не нам и носить, – отрезал Федор Дмитриевич. – Близко не смей подходить к раскулаченным вещам – они все слезой политы.
Когда валенщику сказали, чтобы он убирался с семьей на все четыре стороны из своего недавно построенного, еще пахнувшего свежеобструганным деревом просторного дома с украшенным резьбою крыльцом, он сошел с ума: зимой ходил по улицам голый до пояса. На него махнули рукой.
Сошел с ума бывший городовой, Дмитрий Алексеевич Котельников. Он стал гладко-гладко бриться – под «большевика», ходил на все собрания и слушал ораторов, уставясь на них неподвижным, напряженным взглядом.
На одном из собраний возгласили:
– Лишенных избирательных прав просим удалиться.
Котельников продолжал сидеть. Замешательство. Возглашают снова. Котельников с места не трогается. Все на него выжидающе смотрят. Наконец он выдавливает из себя:
– Тут есть только один лишенец. Котельников… И, помолчав, вопросительно добавляет:
– Но его, кажется, уже восстановили?..
Котельникова, как умалишенного, тоже оставили в покое.
В Перемышле проходили «чистки советского аппарата» и «чистки партийных организаций». На этих чистках каждый, кроме лишенцев, имел право лить на чистившихся помои в количестве неограниченном.
Из учреждений вычищали «по первой, второй и третьей категории». Кого вычистят по первой категории, тот подыхай с голоду или спускайся в шахту и берись за отбойный молоток или вози вагонетки с углем. Ставилось в вину» главным образом, сокрытие социального происхождения, рода занятий до революции, службы в Белой армии. Чистка сопровождалась экзаменом по политграмоте. Провалившихся вычищали по третьей категории: оставляли в том же учреждении, но понижали в должности.
У нас вычистили из партии за «правый уклон» Леонида Павловича Сахарова, одного из первых перемышльских комсомольцев, вступившего в комсомол, когда по случаю приближения войск Деникина к границам Калужской губернии Перемышль был на военном положении, в годы НЭПа образцово поставившего сельскохозяйственную кооперацию. Рачительный хозяин, Сахаров снабжал в кредит сельскохозяйственными орудиями не лентяев, а работяг. Вот за претворение в жизнь бухаринского лозунга «Обогащайтесь!» он и вылетел из партии. На чистке этот выдержанный человек ничего не мог сказать в свое оправдание – он плакал от обиды. Некоторое время спустя его все-таки восстановили в партии.