Невенчанная губерния
Шрифт:
Шурка познакомил его и с самой старшей сестрой — Соней. Та хорошо к нему отнеслась, даже сказала: «Мальчики приходят иногда, чтобы мать проведать, приходите и вы с ними».
А для ребят дружба с отчаянным назаровским коногоном оказалась весьма полезной. У них появился свой советчик и защитник. В шахтёрском посёлке с его дикими нравами старший друг был просто необходим. Первым делом они рассчитались с несчастным Гришкой. Воскресным утром, когда он ещё спал, разметавшись на нарах, потихоньку вставили ему бумажки между пальцами ног и подожгли. Это называлось «сделать велосипедку». Когда
— Если тронешь кого из пацанов — под землёй найду.
Гришка плакал.
Роману больше нравился Шурка — и старше, и нахрапистей. Он и перед тем, как войти во двор к Штраховым, не краснел и не терялся. Если же подкарауливали сестёр, когда те были вдвоём, Шурка разговор мог завести и даже придумать что-то интересное. Он был почти ровесником Нацы, разговаривал с нею на равных.
Вот и нынче с утра Шурка и Роман появились в Юзовке. Заглянули первым делом в церковь — там шла заутреня, — но сестёр не увидали. Тогда Ромка предложил зайти в обжорный ряд и купить девчатам гостинец — орешков или конфет. Потолкались между рядами прилавков, где продавали всякую всячину: от леденцовых петушков на палочках, ранней зелени, молока — и до похлёбки из требухи. И тут Шурку осенила мысль:
— Давай сходим в «ЧАЙ И ЛЮБЫЕ СЛАДОСТИ» — щиколадку купим!
Это было недалеко, на Первой линии — ближе к заводу. Утро выдалось чистое, апрельское, солнце светило не зло, облегчая и будоража людские души. Когда приятели уже вышли из лавки, и Шурка нёс в руках аккуратный пакет, перевязанный розовой ленточкой, они увидели толпу возле цирка. Его деревянная халабуда, которой заканчивалась Первая линия, прилепилась почти у заводского забора, возле ворот. Зимой представлений не давали, постоянной труппы не было.
— Ты смотри, цирк приехал! Глянем, чего интересного там будет, — предложил Роман.
Но деревянный шатёр, когда они подошли, выглядел по-зимнему заброшенно. Остатки старых афиш, оборванные и размытые дождями, лохматились на стенках. Люди же толпились у бокового входа, ближе к заводской огороже. Они окружили полукольцом деревянные ступени, на которых стояли несколько заводских, один из них говорил, обращаясь к толпе:
— …Наши братья в тайге, в болотах работали, хозяевам золото добывали, а сами в нищете оставались. И за то, что они просили прибавки, чтобы не голодали ихние дети, — их постреляли. Если будем молчать, то и с нами такое будет. Там сотни семей потеряли кормильцев. Мы должны помочь им. Всем миром помочь…
Роман, а за ним Шурка — оба протолкались к ступеням. Там сидел парень с тетрадкой и карандашом, а рядом мужик постарше, из мастеровых, судя по всему.
— Сколько? — парень упёрся взглядом в вылезшего из толпы Романа. — Сколько даёшь, спрашиваю?
Коногон пробирался сюда просто из любопытства. Но не растерялся. Полез в карман, вытащил серебро.
— Тридцать копеек.
— Фамилия?
Записав в тетрадку фамилию, дал расписаться.
— А деньги ему отдай, — кивнул на рабочего постарше.
Над ними
— Деньги деньгами, они нужны семьям, а по убиенным надо отслужить панихиду.
Толпа зашумела, взбудораженная новой идеей, и все двинулись к церкви. Тут были заводские, были шахтёры, какие-то женщины и просто гуляющие, и целая орава мальчишек. У церковной ограды движение застопорилось. Один из заводских прокричал, чтобы все не заходили, а послали делегацию. Благоообразный мужик, одна баба и тот, что собирал деньги, вошли в церковь. Толпа шумела, с нетерпением ожидая их возвращения. Но вот они появились, разводя руками. Отец благочинный наотрез отказался служить панихиду.
Что тут началось! Выступали, кричали, кто-то предлагал ввалиться всем миром и не уходить, не добившись своего. И вдруг всё стихло. На паперть вышел священник. Хорошо поставленным голосом, который и повышать не надо, — без того каждый услышит, — сказал:
— Братья и сестры! Скорблю вместе с вами по поводу того, что случилось. Идите с миром и не оскорбляйте печальный случай непотребным поведением.
— Молебен! — заорал кто-то пронзительно.
— Панихиду!
Батюшка поднял руку, поморщился, и все смолкли.
— Недостойно, дети мои… Сейчас, при существующих настроениях такие публичные действия непременно будут восприняты, как поддержка бунта против помазанника Божьего.
— Хозяин прииска — помазанник божий!?
— Да ты не богу, а Новороссийскому обществу служишь:
— Жандарм в рясе!
Загорланили, засвистели в толпе. Шурка почуял беду. Обнаружил вдруг, что рядом с ним нет Романа. Оглянулся и увидел, что его волокут, заломив руки за спину, два дюжих мужика. Не раздумывая, бросился вдогонку, у поворота в переулок налетел, повис на одном из них, кричал, брыкался. Но кто-то третий ударил его по голове, и всё поплыло перед глазами. Он и не помнил, как очутился в полицейском участке, рядом со своим другом.
Их втолкнули в арестантскую, где уже сидели несколько человек. Шурке показалось, что некоторых из них он уже видел возле церкви. Потом стали подводить других, и вскоре в небольшой комнате с зарешёченными окнами негде было даже сесть. Оказывается, полиция и ещё какие-то люди в обычной одежде вначале без шума выхватывали из толпы тех, которые побойчее. Когда это обнаружилось, люди стали разбегаться… Так чего же они нас держат — беспорядков не было! — возмущался кто-то из арестованных.
— А приказ: больше пяти не собираться — забыл?
— Ну да! Базар закрыть, что ли? В церковь не ходить?
— Ты за полицию не беспокойся, у неё законов много, найдут, что пришить.
— Можно и без закона. На Лене же три сотни душ постреляли. Какой тут закон!
— Полиция все может.
Постепенно разговор угас. Новых не приводили, а арестованных не тревожили. Прошло часа два. Было душно, исходила вонью деревянная кадка, в которую мочились, пощипывало глаза от испарений. Пробовали стучать в двери, чтобы открыли, — дышать нечем. Но никакого ответа. Перед дубовой дверью была навешена решётка. Могли же оставить запертой решётку, а двери открыть.