Невенчанная губерния
Шрифт:
— Об этом лучше осведомлён господин Туркин. Доложите!
Федот Федотович, посрамлённый неудачей с ночными арестами, очень хотел оправдаться перед начальством. И когда Щеколдин предложил ему сообщить сведения, собранные местной агентурой, весь подтянулся.
— Так что… Если начать с посёлка — больше всего боятся преследований, отправки на фронт, арестов. На этом пункте будут стоять…
— Вы его примите, — обронил Кадомцев, пресекая дальнейшие рассуждения на эту тему. — Арестами займётесь через неделю-другую. И по одному, аккуратно…
Далее Туркин сообщил, что прибавка двадцати копеек на рубль устроила бы почти всех, кроме
Кадомцев, который ещё минуту назад вёл себя как в некотором роде созерцатель, вдруг резко встал и сухим, не терпящим возражений тоном изложил план действий.
— Господа, — сказал он, — у нас нет времени на дискуссии и гадания. Мы сейчас же направляемся на воинскую платформу. Первым выступит Василий Николаевич и, не вдаваясь в подробности, объявит о прибавке всем листовским двадцати процентов к зарплате.
— Даже? — рстерялся Абызов.
Это был грабёж! Двадцать пороцентов — легко сказать. Ещё раз отложить до поры свою мечту о Кудрявой балке, изменить многие свои планы! Ему, как псу, давали пинка, непонятным образом позабыв, что он не пёс, а хозяин!
— Далее, — не давая ему высказаться, продолжал Кадомцев, — господин Клупа примет все требования, кроме политических.
Увидав, как поморщился Клупа, Лев Сергеевич панибратски улыбнулся ему:
— Ну, что нам стоит! Такие мелочи: бесплатная баня, комната для сушки портянок… Закончите же — прибавлением зарплаты в размере пятнадцати процентов. Всем категориям. Я побеспокоюсь, чтобы к этому времени на площадку стали подавать вагоны для перевозки солдат. Вот и всё, господа. Кажется, у Василия Николаевича были какие-то замечания?
— Да. Листовская может не потянуть такую прибавку…
Кадомцев засмеялся. Не сгоняя улыбки с лица, пояснил, что ещё собираясь в Назаровку, ещё не зная всех местных осложнений, он поинтересовался финансовым положением… Листовской. По данным, которыми располагает «Продауголь», её прибыли могли бы позволить повысить зарплату всему персоналу…
— Василий Николаевич, позвольте не разглашать коммерческую тайну? — издевательски улыбнулся Кадомцев.
Так закончилась забастовка. Она отняла у Абызова весомый кусок пирога.
Через два дня после возвращения на работу Шурка, по решению партийной организации, покинул шахтёрский посёлок. Он направлялся в Краматоровку, где ему было подыскано жильё и место в мастерской машзавода.
До станции Криничная добрался благополучно. Но тут его поджидал агент Щеколдина и местные стражники. Далее, до водворения в Бахмутскую тюрьму, он уже следовал под конвоем.
ГЛАВА 13
Те, кто близко знал его, считали, что у Романа большой талант к дружбе. Но они ошибались. Настоящая дружба предполагает зависимость. Другу трудно отказать в чём-либо, ему плохо — переживаешь и ты сам. А Ромка ни от кого не зависел. Он легко обрастал близкими людьми, но если с кем-то из них связь обрывалась, не испытывал особых страданий, разве что умом сожалел. Не дружить он умел, а верховодить. В самом хорошем смысле. Много позже это станут называть талантом лидера, который не даст в обиду человека своей «команды», но при случае, если нужно для дела, может им и пожертвовать.
Увы, таланту лидера просто не обойтись без доли цинизма и расчётливости. Лидеру противопоказаны прекраснодушие и чрезмерная
Лишь от одного человека чувствовал Роман свою мучительную зависимость — от Нацы. Она не в духе — и он себе места не находит. Бывали дни, когда вся жизнь казалась пустой и никчемной лишь потому, что с утра Наца норовила повернуться к нему спиной, отвечала рассеянно и односложно, а поставив на стол завтрак, уходила из кухни. Тогда и небо казалось заеложенной смятой простынью. Но бывали дни… Да что говорить! Ледяной зимний дождь казался весенней переливчатой капелью. Он даже не касался пылающего счастьем Романа — дождинки испарялись, ещё не долетев до лица. В такие дни можно было, не дожидая клети, спуститься в шахту по канату (на новом стволе, конечно), а вместо того, чтобы взглядом привести в трепет разиню-плитового, самому подойти к забурившемуся вагончику и одним махом, изловчившись, поставить его на рельсы.
Он любил Нацу, да и она его, в общем, не обижала. За его широкой спиной она обрела независимость, не затерялась среди горластых баб Котельной улицы, а когда выходила с ребёнком посидеть на скамеечке за калиткой, могла немного и поважничать. Жили они в саманном доме вдовы Стропилиной, снимая комнату с пристроенной кухней, но притеснений со стороны хозяйки не чувствовали. Наоборот, Лукерья Фоминична всячески угождала им, и не только потому, что хорошо платили. Бездетная, мужиковатая, она вдруг потянулась к Наце, а потом и к только что родившейся Валеньке, обнаружив нерастраченную потребность одарить кого-то теплом.
К дитю Роман относился терпимо. Оно могло капризничать, пищать — не обращал внимания. А когда Наца и Лукерья Фоминична вдвоём начинали чирикать возле люльки… И откуда у охрипшей торговки семечками такие слова находились — сплошные лю-лю и сю-сю. Иногда Ромка не выдерживал, из любопытства подходил, заглядывал в люльку — может, действительно, что-то особенное? Сколько ни смотрел — клёцка и клёцка, как все другое в таком возрасте. Но помалкивал. Приятны эти хлопоты Наце — вот и пусть оно будет здорово!
Ещё до года Валюша заговорила. Первые слова давались тяжело, а потом посыпались как из развязанной торбы. Вот когда она стала забавной. Ромка был сдержан с нею, он, конечно, не сюсюкал, но дети и животные тонко чувствуют старшего в семье — как вожака в стае. Валюшка тянулась к нему, в его присутствии меньше вредничала. Однажды Наца с напускной ворчливостью заметила:
— При отце ты так не разбойничаешь, ти-ихая!
На что девчонка простодушно ответила:
— Он же скоро уйдёт.
В один из воскресных дней, это было в конце февраля, Роман предложил всей семьёй сфотографироваться. С утра начали собираться. Это целое событие! Всё перевернули вверх дном. Помогала и Лукерья Фоминична. Она подсказала Наце:
— Губки должны быть бантиком. Это только шлюхи мажут губы до самых заед. А ещё бы тебе, Нацынька, плойку сделать. Зайдите в парикмахерскую.
Комнату они занимали небольшую, но уютную — с деревянными крашеными полами, на окне занавеска с мережкой, железная кровать с периной, высокий комод… Да что говорить — характер их устройства был скорее как у благородных. Из шахтёров, пожалуй, никто так и не жил, разве что старая мастеровщина. Роман спал на простыне, вроде как в номерах, а не на дерюжке под полушубком, как дома. Конечно, никакой прислуги они себе не могли позволить, но и у Штраховых в доме этого не было.