Nevermore, или Мета-драматургия

Созонова Ника Викторовна

Таисия усадила его на диван — он продолжал подвывать, и кровь тонкой струей изо рта заливала подушку, — посоветовала мне надеть халат, принесла теплой воды в тазике и полотенце. Под ее мудрым руководством я принялась тихонько вытирать влажным полотенцем его лицо от грязно-бурых подтеков. Удивительно, но отвращение бесследно исчезло. Меня переполняло нечто близкое к блаженству, к катарсису. Все изначально женское, материнское, животно-самочье ликовало во мне от возможности быть ему полезной, окружить, оградить собой от злобного внешнего мира.

Бережно, стараясь едва касаться вздувшейся, болезненно-лиловой плоти, скользили мои пальцы, обернутые влажной тканью, вдоль линии его ноздрей и скул, очерчивая, а потом покрывая губы, оглаживая

подбородок. Меня вдруг осенило, что когда любишь кого-то с такой силой, нет уже ничего грязного, ничего отвратительного, и, будь он прикован к постели, я с не меньшим светом в душе подавала бы ему судно.

— Я шел извиниться перед вами… — пробормотал он, когда рыдания — от прохлады полотенца, от исходившей от меня нежности, от теплого полумрака комнаты — наконец утихли. — Но ваш парк оказался не слишком подходящим местом для подлунных прогулок.

Как оказалось, он провел вечер у Атума, и тот, по обыкновению, поил его дорогими винами, окуривал кальяном, ублажал изысканными беседами. Но Атуму недостаточно утонченной дружбы, ему подавай страсть, а к ней Бэт в последнее время — с момента появления в его жизни Айви — был не расположен. Последовал скандал. Непокорную эротическую игрушку выставили за дверь в сильном подпитии. И тут его посетила светлая мысль — снять камень с души, извиниться за злобный коммент (если бы бледно-пятнистый от ярости и унижения Даксан не скрипел зубами над его левым ухом, ему и в голову не пришло бы фонтанировать ядом). В темном парке он не сумел отыскать нужный дом, хотя был здесь раза четыре, и подошел справиться у группы тянущих пиво подростков. Ему объяснили, но он опять не нашел и, сделав круг, вернулся к ним с тем же вопросом. То ли настырность, то ли длинные волосы и обильный макияж вкупе с безлюдностью (парк пустеет уже к десяти вечера), а скорее все это вместе привели к тому, что он лишился денег, документов, мобильника и нескольких нижних зубов.

Я заметила, что на его пальцах нет ни одного перстня. Всё отобрали ночные выродки. Хорошо, что не увидели под густыми волосами серьгу в ухе. Сняв свое единственное серебряное колечко с выгравированной на нем волчьей лапой — подарок названого братца из прежней жизни — я протянула ему. Он благодарно улыбнулся. Кольцо, правда, наделось лишь на мизинец, но как же я была рада, что он чуточку повеселел, посветлел.

Едва оправившись, Бэт кинулся звонить Атуму (телефон гениального друга оказался отключен), затем по межгороду Айви (разбуженная мама гневно бросила трубку). Затем вышел в сеть и попытался достучаться до возлюбленной по 'аське'. К счастью, она была на связи. (Удивительная девушка — к моей большой зависти, она обладала способностью спать по три-четыре часа в сутки.) Он описал ей свои злоключения и умолял приехать. То ли ее сочувствие было недостаточно пылким, то ли она заколебалась прежде чем заявить, что примчится утренним поездом, но он вдруг яростно выматерился и вышел из сети.

Честно сказать, его матерщина, хоть и обращенная к другой, ударила меня наотмашь. Такими словами — о любимой девушке?.. Чуть позже я сообразила: лишь несколько дней назад мы с ним и Даксаном читали журнал Энгри. Отчаянный, разрывающий перепонки мат — чуть ли не в каждой фразе: так выплескивалась его боль, его беспомощность. Бэт вобрал в себя Энгри, пропитался им — как до этого изысканным эстетом Атумом. Мертвый Энгри поливал сейчас словесной грязью оказавшуюся недостаточно преданной Айви, а не Бэт. (А есть ли он, существует ли в реальности, сам по себе — Бэт?.. Впервые я задалась этим странным вопросом.)

Таисия долго раздумывала, вызывать или нет 'Скорую'. (Будоражить соседей, с которыми и без того — после моего приснопамятного торжества, на ножах… Может, и так заживет, как на собаке?.. Пьяному море по колено, пьяному драка — что щекотка…) Потом все-таки сообразила, что выбитые зубы, а может, и сломанная челюсть — это серьезно.

В четыре

утра приехали две усталые неприветливые тетки. Они говорили с ним, всем своим видом демонстрируя презрение: пьяный, да еще бомж (без полиса), отчего Бэт вскидывался и принимался велеречиво и шепеляво хамить в ответ, а я, в страхе, что он выведет из себя служительниц милосердия и они плюнут в его сторону и уедут, успокоительно-судорожно гладила его по плечу.

— Кто-нибудь поедет сопровождающим? — поинтересовалась, захлопывая чемоданчик с инструментами, одна из врачих.

— А это обязательно? — спросила Таисия.

— Нет, но… — врачиха смерила ее выразительным взглядом.

Таисия заколебалась — подобно тому как, открыв дверь, колебалась, впустить ли пьяное чудовище в дом или отправить назад, во тьму парка. Ей явно не улыбалось тащиться в больницу в четыре часа утра. Медицину вообще и больницы в частности моя Таис не выносит на дух и даже участкового врача посещает в случаях совсем крайней необходимости.

— Никому я не нужен, бросьте меня на помойку… — заныл Бэт.

Я хотела сказать, что поеду сопровождающей, несмотря на высокую температуру, но тут она, опередив меня, решила предоставить выбор страдальцу.

— Ладно. Кого ты хочешь сопровождающим: меня или…

— Вас! — быстро ответил он. И добавил с льстивой пьяной ухмылкой: — Вы — крутая…

В очередной раз нанеся мне мучительную обиду.

Когда они уехали, я еще долго сидела на подоконнике, глядя на пятна крови на наволочке. Его крови. Продолжая сжимать в руке влажно-розовое полотенце. Под подушечками пальцев долго держалось ощущение контуров его лица…

Таисия вернулась часов через пять.

Естественно, я не спала.

— Это было мудрое решение, что поехала я, а не ты, — сообщила она с порога, кривясь от усталости. — Наша бесплатная медицина — полный отстой. Сначала его долго и муторно оформляли как бомжа — ведь не было ни паспорта, ни страховки. Затем часа два в абсолютно пустом коридоре мы ждали, пока кто-нибудь соизволит оказать медицинскую помощь. Потом я сидела одна в коридоре и слушала через открытую дверь операционной его вопли. И проклинала врачей: вот сволочи, из экономии — кому нужен пьяный бомжеватый гот? — вправляют ему челюсть без наркоза. Как оказалось, наркоз все-таки был, самый дешевенький, но в состоянии алкогольного опьянения он не действует. В довершение всего, когда его отправили наконец в палату, я не смогла найти ни единой души, которая выдала бы постельное белье. На посту дежурной медсестры — никого: воруй, не хочу. Вся больница словно вымерла — гулкие коридоры, тусклый замогильный свет. В конце концов он свернулся клубочком, не раздеваясь, на грязном матрасе, наволочкой служили волосы, под храп пятерых мужиков в палате… Не знаю, как бы ты вынесла все это. Я его не люблю, как ты понимаешь — больше не люблю, и то — было тяжеловато.

Как бы я вынесла? Не знаю. Может, заткнула бы уши, чтобы не слышать его стонов. Или убежала в дальний конец коридора. Молилась бы изо всех сил, чтобы ему не было так больно. Стащила белье — если коридоры пустые… Не знаю. Молилась?.. Того и гляди от такой жизни стану фанатично верующей, 'хрюсом в платочке', по терминологии Бэта и его 'сестрички по вере' сатанистки Эстер.

В тот день, как я уже говорила, Таисия поставила на нем крест. Во всяком случае, объявила об этом. Не осталось ни восхищения, ни уважения, ни жалости. Впрочем, последнее все-таки оставалось, что бы она там ни говорила. Иначе отчего бы ей мучаться, слушая его стоны? Отчего бы шептать слова утешения и поддержки, держа за руку, когда они ехали в 'Скорой', гладить по голове, лежавшей у нее на коленях, в ожидании пугающей операции в пустом и гулком, словно вымершем, коридоре?.. Правда, навещать его она не стала. Объяснив, что это учреждение изрядно ей поднадоело за проведенные в нем четыре ночных часа.