Неверный отец. Счастье в конверте
Шрифт:
– А она тебя, кажется, да, - шепчет, поджимая губы.
– У нее травматический шок, она себя не помнит, - отмахиваюсь небрежно и зло. Матерюсь себе под нос.
– Вызови анестезиолога и бригаду, потребуется экстренное кесарево, - отдаю приказы стальным тоном.
– Сама останься на посту.
– Почему? Я не раз ассистировала, в том числе и лично тебе…
Она чёртовски права. В профессии мы единое целое. Мне с ней комфортно работать. Плечом к плечу, как команда. Но не в этом случае...
– Млять, Амина, не глупи, - выплевываю резко.
–
Вижу немой укор и затаившуюся обиду в больших глазах. Убеждаюсь в правильности своего решения. Разворачиваюсь на пятках и быстрым шагом направляюсь в оперблок.
Мы боремся за жизнь матери и младенца из последних сил. Вся бригада задействована, только Амины не хватает. Шумно выдыхаю в маску, чувствую, как капелька пота ползет по виску, бросаю взгляд исподлобья на стремительно бледнеющее лицо пациентки.
– Скальпель!
Общая анестезия. Вертикальный разрез.
Действую как робот. Быстро, четко, безэмоциально.
Программа сбивается на доли секунды, когда в моих руках оказывается ребёнок. Сердце екает под медицинским халатом. В ушах звучат её последние слова: «Это твой ребёнок, спаси его».
– Дыши!
В унисон с первым детским криком, слабым и вибрирующим, раздается опасный писк монитора.
Делаю знак Лане, но акушерка лишь заторможено моргает. Выругавшись, сам передаю неонатологу притихшего, быстро уставшего новорожденного – и больше не смотрю в его сторону.
Пытаюсь реанимировать мать, но вместо этого приходится констатировать время смерти. По крайней мере, я исполнил её последнюю волю.
«Спаси нашего сына»…
Оставив персонал в операционной, бреду в коридор, где больше воздуха. Стягиваю окровавленные перчатки с рук, рывком убираю маску, и она повисает на одном ухе. Плевать.
Упираюсь спиной в стену и опускаюсь на корточки, облокотившись о широко расставленные колени. Делаю глубокий вдох, задерживаю кислород в легких. Запрокинув голову, гипнотизирую пустым взглядом квадратные лампы на белоснежном потолке.
– Герман, - ласково шелестит совсем рядом, а на лицо падает тень.
Уголки губ на секунду дергаются вверх, но полноценно улыбнуться так и не получается. Выходит кривая гримаса.
Я словно парализованный. Все мысли о ребёнке, который отправился в кувез.
– Да, Амина? – бросаю деловито, как мы обычно общаемся на рабочем месте.
– Полиция ждет в ординаторской, - сообщает коротко, отзеркалив мой тон. Всё-таки умница. Без истерик.
– Подойду через пару минут, - прикрыв глаза, надавливаю пальцами на переносицу. Непрошеная головная боль простреливает лобную долю.
– Успеют ещё меня по допросам и судам погонять, мать их.… - хмыкаю устало.
Амина заглядывает в операционную через щель в приоткрытой двери, тяжело вздохнув, приседает рядом со мной. Некоторое время молчим вместе, и я благодарен ей за эту тишину.
– Ты сделал все, что мог, - успокаивающе
– Я знаю, - киваю уверенно.
– А ребёнок? – сипло, едва уловимо.
– Жив, - коротко и по факту.
– В инкубаторе. На выхаживании.
Не озвученный вопрос застывает на её искусанных губах. Вместо него негромко доносится:
– Надо найти родственников.
– Пусть полиция этим занимается, - пожимаю плечами, игнорируя легкий намек. Я пока что сам ни хрена не понимаю.
– Ты прав.
После беседы с правоохранителями собираюсь вернуться к Амине, обсудить все произошедшее, однако ноги уносят меня в отделение интенсивной терапии. К недоношенному малышу. Которого назвали моим.
В палате стелется мягкий свет и царит тишина, нарушаемая слабым писком приборов. Приподнимаю свисающий край ситцевой пеленки, заглядываю в прозрачный инкубатор. Внутри на теплосберегающем матрасе, как в гнездышке, мирно спит ребёнок. Красный, сморщенный, в одном подгузнике, который кажется необъятным на крошечном тельце. Тонкую, хрупкую кожу покрывает пушок, кулачки крепко сжаты, острые коленки раскинуты, как у лягушки.
Краем глаза читаю стандартную метрику на бирке. Время рождения, рост, вес... Всего два килограмма. Котенок, а не человек. Впереди у него борьба за жизнь. И этот путь ему придется преодолевать в одиночку, если его близкие так и не появятся.
С одной стороны, ничего необычного. На практике я сталкивался с более тяжелыми случаями, да и летальный исход у меня не первый. К сожалению, ни один врач не застрахован от потери пациента. Мы не боги. Каждый – со своим кладбищем. А сколько сложных родов я принял и разных младенцев повидал, в том числе и с экстремально низкой массой тела...
Но именно этот мальчик.… почему-то не отпускает.
Я возвращаюсь к нему на следующий день, ничего не сказав Амине. Думаю, она сама догадывается, где я пропадаю перед работой, но лишних вопросов не задает. Ждет, когда сам признаюсь. А у меня нет ответов. Только интуиция и что-то колющее за ребрами.
– Как его состояние? – спрашиваю вошедшего неонатолога.
– Стабильное, - подходит ближе. Погружает руки в перчатках в инкубатор, касается малыша, а тот инстинктивно вздрагивает.
– Что-нибудь нужно? – хмуро уточняю, пристально наблюдая за манипуляциями с недоношенным.
– Самое необходимое у нас есть, но…
– Список мне составь, я всё оплачу, - выпаливаю неожиданно для самого себя.
Прокручиваю телефон в руке, открываю входящее сообщение от Амины. Волнуется, пишет, что меня вызывают. Быстро набираю короткий ответ: «Скоро буду», но не спешу покинуть палату.
Мальчик начинает мяукать дрожащим голоском – нормально кричать ещё не может. И это плохо. Его бы перевести в хороший центр, а лучше.… ко мне в Германию. Со своими специалистами и новейшим оборудованием мы быстро кроху выходим и без осложнений, возможных в его ситуации. Но как я это Амине объясню? А самому себе?