Шрифт:
Колдовские миры
Пролог
Он знал, что его сейчас убьют, как убили предыдущих четверых. Трудно сказать, как он понял, что их именно убили, – его лицо было закрыто грубой тканью, а убийца действовал тихо. Даже его шаги по камням пещеры были нечеловечески
Просто дыхания вокруг становилось все меньше. На одно. На два. На три. На четыре. Дыхание сменялось особой тишиной – тишиной смерти.
Убийца уже стоял рядом. Не только связанные руки мешали умереть… ну хотя бы в драке, как достойно мужчины. Еще что-то. Какое-то колдовство, темное, тяжелое, как грозовая туча, прижимало к камню, не давало подняться с колен, гнуло голову к груди. Он пел, тщетно пытаясь перебить это колдовство, но песня умирала на губах, теряя силу.
Самой болезненной была мысль о девушке, к которой он больше не придет. Она подумает, что он обманул ее. Что нашел себе другую. Что забыл.
У девушки были медно-рыжие волосы и озорные глаза. Он все еще пел и вспоминал ее лицо, когда его дыхание оборвалось и сменилось тишиной.
Убийца бережно забрал подвеску с его шеи только теперь.
Снаружи, у входа в пещеру, на ветке ольхи с неуместной радостью и нежностью пела малиновка, мешая убийце сосредоточиться. Птичка-посланница влюбленных, птичка-проводница душ. Убийца поморщился – хватит уже этих знаков. Он, не особенно глядя, щелкнул пальцами – поток острого, режущего ветра полетел в маленькую певицу.
Две ветки ольхи дрогнули и упали наземь, срезанные как ножом, посыпались мелкие шишки. Малиновка вспорхнула и улетела. Пусть ее.
Песня самого убийцы полилась легко и победно, в ее звуках было торжество выигранного боя и неотвратимость камнепада. Он сделал то, что хотел.
Глава 1
Мир, где говорят цветами
Уходить из дома навсегда надо как можно незаметнее.
Эшлин заколола медные волосы в высокую прическу, чтобы не теребить кончик привычной косы. Иначе это слишком выдавало бы ее тревогу, что мать могла заметить. Сегодня, в день совершеннолетия наследника, когда к семье Муин рода Ежевики прибудут гости, проще всего незаметно исчезнуть.
Стоило задуматься, плетистая роза больно уколола палец. Эшлин прижала его к губам, чтобы не вскрикнуть, привлекая внимание. Ей нужна была хотя бы четверть часа в тишине и одиночестве, чтобы понять, какую глупость она задумала, ужаснуться и… отправиться по намеченному пути дальше. Без сожалений. Как и положено взрослой, хоть и юной ши.
Павильон над рекой, который украшала к празднику Эшлин, был местом величественным и изящным одновременно. С холма от павильона спускались 23 розовые мраморные ступени к пристани, а с другой стороны – пруд с красными и белыми водяными лилиями, отражавший небо. С крыши павильона Эшлин видела и сосновую рощу, и холмы вдалеке, и дорогу, которая в речной долине выглядела так нарочито, словно ребенок провел посреди картины жирную полосу ореховыми чернилами.
Эшлин перевязала палец платком и продолжила оплетать крышу павильона стеблями плетистых роз. Роза оранжевая, как тревожное полнолуние, – радость долгожданной встречи. Роза розовая, рассветная – начало чего-то нового, первый шаг дороги. Цветы имели смысл. Всегда. Цветы говорили, говорили и травы, и деревья.
Будь Эшлин такой же, как другие ши, укол шипа затянулся бы раньше, чем она расправила очередной бутон.
«Если не выйдет все, что я задумала, то я хотя бы попыталась», – упрямо вздохнула Эшлин про себя, вытаскивая из сплетения листьев очередной бутон, розовый, тугой, нежный. Он тонко пах лимоном и сладостями, какие готовят на свадьбу, и речной водой одновременно. Если принюхаться – начинала приятно кружиться голова. Еще так пахло от матери. От ее волос, платьев и лент.
Вырастить розы куда проще, чем сделать из них приличное украшение, расположив цветы не только верным рисунком, но и с верным смыслом. Для Ройсин, матери Эшлин, сад был тем самым шедевром, который отличает мастера от профана, поэтому к приходу гостей в нем все должно было быть идеально. До идеала оставалось еще около трети круглой крыши. Хорошо, что правило приличий, которое запрещает тратить магические силы на то, что можно сделать и без них, уберегло Эшлин от очередных объяснений, почему она не может снова надеть свой Кристалл Души. Даже больше одиночества и бессилия ей за этот год надоело вранье близким.
Признаться? Превратиться из «Эшлин-от-которой-одни-неприятности» в «Эшлин-от-которой-невиданные-и-неслыханные-неприятности»? Ну уж нет. Упрямство, присущее ши, юности и всему роду Ежевики, убеждало Эшлин исправлять то, что она натворила, самостоятельно.
Вот исправит – можно будет признаться. Или нет.
Шорох быстрых ног по песку и блеск солнца в рыжих волосах ознаменовали появление героя этого дня, младшего брата Эшлин – Мэдью. Именинник несся большими прыжками по тропинке мимо павильона. Мэдью не отличался терпением, поэтому весь вчерашний день ныл, что торжество только отдаляет его от подарков и обретения Кристалла Души, а значит, от вожделенной взрослой жизни. Сейчас он был похож на пятнистого охотничьего пса, который прыгает вокруг и норовит уронить хозяина, посуду, только что украшенный стол, произвести в доме как можно больше разрушений, а после этого сесть в единственном свободном от осколков месте и высунуть язык, намекая, что это все вокруг криворукие растяпы, а он хороший мальчик.
Эшлин прищурила один глаз и метко запустила брату в затылок розовым бутоном. Попала. Мэдью подпрыгнул и резко развернулся, задрав голову.
– Эш! Только мое благородство, которое запрещает бить сестер…
– Придержи громы и молнии, – усмехнулась девушка. – Будешь драться, уроню на церемонии твой Кристалл, и нарекут тебя в истории семьи Мэдью Грязная Душонка.
– После того, как тебя – Эшлин Косые Руки.
Она рассмеялась и сжала второй бутон так, что легкие розовые лепестки разлетелись в разные стороны. Запах цветов сделался нестерпимо резким, будто Эшлин окунулась в бочку розовой воды с головой. Мама неизбежно покривила бы нос и сказала: «Умеренность, дети. Умеренность – условие красоты».
– Куда ты так несешься, братишка?
– Сейчас принесут оправу для Кристалла. Я хочу посмотреть.
– Ты будешь ее носить, пока жив. Успеет надоесть, – фыркнула Эшлин и привычным движением сжала пальцы над грудью. Раньше там было изящное ожерелье, где в глубине серебряных листьев ежевики прятался камень. Ее Кристалл Души.
– Да уж точно не потеряю! – рассмеялся Мэдью и ускакал в глубину сада, не в силах стоять на месте.
Эшлин сжала кулак сильнее и зажмурилась. Нельзя желать провалиться сквозь землю юному дураку, который очень нужен, чтобы исправить содеянное. Нельзя. Даже если очень хочется.