Невеста Обалуайе

Туманова Анастасия

Эшу не отвечал.

– Я вовсе не враг тебе, малыш, – помолчав, продолжила Нана. Красный свет сигареты неровно освещал её красивое, холодное лицо. – Мне незачем ссориться с тобой. Но я хочу дать своё благословение близнецам Ибежи. Дай мне пройти к моим внукам, Эшу. И я клянусь: ваша с Ошун тайна останется тайной. И для Шанго, и для Эвы.

– Пообещай, что ничем не навредишь малышам! – послышался отрывистый шёпот из темноты.

– Я?! – изумилась Нана. – Я причиню вред крошечным детям? Своим внукам?! Эшу, не оскорбляй меня незаслуженно! Я всего лишь хочу благословить Божественных близнецов – как это сделали сегодня все ориша! Я не пришла сегодня вместе с другими – и, как оказалось, правильно сделала! Шанго, этот болван, не подпустил к детям своего родного отца! А со мной бы он не стал

даже разговаривать! Но оставлять таких малышей без защиты опасно! Разве я не права, Эшу? Не будь дураком, освободи мне дорогу. И забудем обо всём. Через неделю в Баию вернётся моя Эвинья – и ты снова будешь катать её по песку в Амаралине. Видит бог, никогда не могла понять, что она в тебе нашла! Кстати – как у тебя хватило ума поделиться с Эвой своей аше? Разве ты не знаешь, чем кончаются такие игры с детьми Нана Буруку?

– Тебя это не касается, тётушка!

Нана молча, презрительно улыбнулась. Минута прошла в томительном молчании. Затем Эшу сплюнул сквозь зубы. Сунул руки в карманы. Обошёл женщину, лишь чудом не зацепив её плечом, и медленно, не оглядываясь, пошёл вниз по холму. Длинная тень его бежала сзади. Нана смотрела вслед Эшу. Луна била ей прямо в глаза, и, если бы Эшу повернулся, то увидел бы на лице Нана Буруку сокрушительное торжество. Но он не оглянулся, и через пять минут дона Каррейра осталась одна. Чуть слышно скрипнула дверь подъезда – и улица опустела.

Спустя несколько минут Нана Буруку вышла из дома Шанго и Ошун. Её лицо было почти счастливым.

– Боже, Эшу, поверить не могу! – пробормотала она. – Так легко! Так просто! И ты совсем ничего не понял? Ты не задумался, даже когда я упомянула твою аше? Что за безмозглые дети у моей сестры, подумать только… Впрочем, тем лучше для меня. – Нана Буруку чуть слышно рассмеялась в темноте. – Эшу, малыш, я ведь не солгала тебе. Я ни слова не скажу Эвинье. В этом нет нужды: моя дочь очень скоро всё узнает сама. Она умная девочка и сделает правильные выводы. И рано или поздно поймёт, что её мать всегда права.

– Ты никуда не уйдёшь! Шагу отсюда не сделаешь, проститутка! Я ещё не всё тебе сказал! И вели своей подружке убираться: наши дела её не касаются!

– Эва, уходи отсюда, я справлюсь! Я знаю, как с ним надо! Эвинья, не надо… Беги-и-и!

– Не прикасайся к ней, сукин сын! Ты последний мерзавец, я убью тебя! Чего стоит мужчина, который может ударить женщину? Чих напрасный, улитка, тварь!

– Ай! Ай, Мадонна! Эва, что ты делаешь?! Эва! Эва!!!

Капоэйрой двадцатилетняя Эва Каррейра занималась не так давно. Но от её кешады [40] владелец художественной галереи «Армадиллу» Мануэл Алмейда отлетел к стене. На пол рухнул постер – репродукция «Подсолнухов» Ван Гога, со стола упала ваза с орхидеями, и замигала лампочка в торшере. Габриэла, отпрянув к двери, истошно завизжала. Эва схватила подругу за плечи и толкнула за порог.

40

Кешада – удар верхнего уровня в капоэйре, обычно в голову или челюсть.

– Хватай сумку! Беги! Заводи машину!

– А ты?..

– Беги, говорят тебе! Он ничего мне не сделает! Я капоэйристка, а он пьян! Живо, Габи!

Захлопнув дверь за подругой, Эва смотрела, как Алмейда поднимается сначала на четвереньки, потом – на колени. Почти спокойно думала о том, что Мануэл трезвый и Мануэл пьяный – два совершенно разных человека. До каких пор Габриэла будет выяснять, какой из них – настоящий?.. А больше Эва не успела ничего подумать, потому что над её головой просвистела тяжёлая ваза.

– Шлюха! Сводня! Убирайся прочь! Я предупреждал тебя! И можешь забыть о своей выставке! Я не выставляю у себя бездарных потаскух!

Ваза, разбившись о стену над головой Эвы, осыпала девушку осколками. Мануэл выпрямился. В его глазах светилось безумие, а в руке качался острый мастихин. Криво улыбнувшись, Алмейда сделал шаг вперёд.

Эва улыбнулась. Закрыла глаза. И вскинула руки над головой.

Капля воды упала на лоб хозяина квартиры. За ней – ещё одна. Ещё. И

ещё. По всей огромной комнате пошёл вкрадчивый, тихий шепоток. По французскому окну поползли водяные дорожки. Застучало по столешнице, по корпусу компьютера, по развороченной постели. Красная футболка Мануэла покрылась тёмными пятнышками. Алмейда остановился. Пьяное бешенство в его глазах сменилось изумлением. А потом пришёл страх. И, когда Мануэл, выронив мастихин, неловко упал на колени, оказалось, что пол студии залит водой, по которой вовсю барабанит тропический ливень. Потолка не было вовсе: вместо него клубились серые, перламутровые, прозрачные облака. А в двух шагах стояла, воздев руки, юная женщина в бело-розовом прозрачном одеянии, словно сотканном из дождевых капель. В ней было добрых три метра роста. Розовое сияние рассвета исходило от её лица, лишь отдалённо напоминавшего Эву. Поймав полный ужаса взгляд Мануэла, ориша Эуа спокойно улыбнулась. В глазах её стояла сверкающая радуга.

– Святая дева… – хрипло вырвалось у Алмейда. – Мадонна… Эуа, рирро…

Эва опустила руки. Толкнула дверь (на лестничную клетку выплеснулась маленькая цунами) и бросилась вон. Опрометью помчалась вниз по ступенькам лестницы – и чудом не сбила с ног Габриэлу, которая неслась ей навстречу. В руках подруги был неведомо где подобранный обломок железной трубы.

– Габи! Я же просила тебя уйти!..

– И бросить тебя здесь одну?! Как же, жди! Почему ты вся мокрая? Что… что он тебе сделал, этот мерзавец?! Боже мой, даже на лестнице вода! Что произошло, Эвинья?

– Неважно… Потом… Бежим!

У подъезда стоял маленький голубой «фиат». Габриэла швырнула сумку на заднее сиденье, прыгнула за руль, Эва плюхнулась рядом, и автомобиль сорвался с места.

Слишком поздно Эва сообразила, что за руль было бы лучше сесть ей. Впрочем, Габриэла водила прекрасно, и через пять минут машина уже вылетела из Барра-да-Тижука [41] . По лбу Габриэлы бежала струйка крови, в углу губ тоже краснела ссадина.

– Сукин сын… Вот же сукин сын! – бормотала она. – Проклятое ничтожество… Три года!.. Целых три года я на него убила! Где были мои глаза?!.

41

Барра-да-Тижука – фешенебельный квартал в Рио-де-Жанейро.

«Там, где они у нас всех, – грустно подумала Эва. – Когда мы влюбляемся.»

Вслух же она спросила:

– Куда мы едем? К твоей матери?

– К сестре в Вила-Крузейра! – сквозь зубы распорядилась Габриэла. – Мария в Аргентине на фестивале, квартира пуста, переночуем там. А потом…

– А потом ты полетишь со мной в Баию! – перебила Эва. – И не спорь! У меня – каникулы, а у тебя… экстренный перерыв в личной жизни!

– Будь он проклят, этот перерыв! И эта жизнь! Да пошёл ты, ч-чибунго [42] !.. – Габриэла лихо подрезала микроавтобус, круто свернула в переулок и понеслась по узкому проулку мимо мигающих фонарей и пустых мусорных ящиков.

42

Чибунго (chibungo) – педераст (баиянский жаргон).

– Ты ругаешься, как настоящая баиянка! – усмехнулась Эва, едва удерживаясь за ручку двери. И Габриэла хмуро улыбнулась в ответ. Через десять минут они уже были в районе Вила-Крузейра.

Вдвоём подруги поднялись в тёмную квартиру, и Габриэла побежала по комнатам, зажигая повсюду свет. В кухонном холодильнике нашлись две упаковки морепродуктов и кусок мороженого люциана [43] , в шкафу – коричневый рис, дендэ [44] и банка кокосового молока.

43

Люциан – вид лучепёрых рыб, «рифовый окунь».

44

Дендэ – пальмовое масло.