Невеста смерти
Шрифт:
— К бою, — скомандовала она второму солдату, соскальзывая с коня и обнажая меч.
Гайя успела уже определить направление, откуда прилетела стрела, и приготовилась к атаке оттуда, резким движением загнав себе за спину солдата:
— Прикрывай.
Вторая стрела слегка задела ее по обнаженной руке чуть выше правого локтя, и девушка зашипела не от боли, а от досады — рана не опасная, но сражаться правой рукой долго не даст, а левая и так двигалась не очень хорошо.
Они стояли, чувствуя сквозь кожаные спинные части доспехов, прикрытые алыми плащами преторианской гвардии, как слаженно бьются их сердца — двадцатилетнего солдата, впервые оказавшегося в настоящем бою, и двадцативосьмилетнего
Гайя покосилась на вишневый ручеек, заливавший ее руку и капавший сочными, округлыми ягодами в серую пыль, которая не сразу пропитывалась кровью, а какое-то время окружала ее сухим кратером. Эта стрела прилетела совсем не оттуда, откуда она ждала. «Неужели чутье стало подводить? Или их так много?» — подумала она и почувствовала, как оползает по ее спине даже не успевший застонать парень.
Она опустилась на одно колено вслед за ним — и поняла, что помочь ему уже не сможет, стрела торчала в горле, и все, что в ее власти пока что, это написать его родным, что погиб их сын как и положено римлянину, в бою, прикрывая своего командира и не проронив ни единого звука.
— Напишу, мой мальчик… Если только сама выберусь из этой передряги, — сказала она вслух, удивившись, каким хриплым стал ее голос.
Гайя поняла — живой ей не уйти, раз ее не пытаются схватить в плен, но продолжают обстреливать. Несколько стрел взбили фонтанчики пыли у ее ног.
— Пугаете? Зря силы тратите, — спокойно и громко сказала она, потому что та меткость, с которой убили одного за другим ее солдат, не вязалась с этими промахами.
Она крутанула меч в руке, провоцируя засевших где-то за камнями и кустами повстанцев к открытому бою, но в ответ короткое метательное копье пробило ей бедро, бросив на одно колено. Женщина закусила губу и выдернула древко, равнодушно взглянув на хлынувший ей под ноги поток крови. Она уже мысленно простилась с жизнью, и сейчас мозг лихорадочно искал способ дать знать в форт — спасти ее они уже не успеют, но хоть приготовятся к нападению. Гайя сдернула с плеч форменные алый плащ и взмахнула им над головой. «Не увидит отсюда часовой», — пронеслась мысль. — «Видел бы этот участок дороги, давно бы прискакали бы ребята. А он как раз за поворотом».
Решение пришло мгновенно — она, припадая на одну ногу, рванула к нависающей над дорогой горной гряде с вросшей в нее сосной. Сосну точно было бы видно в наблюдательной башни форта — она торчала далеко над морем, каким-то чудом удерживаясь на берегу, несмотря на все бури, сотрясающие это стойкое дерево несколько столетий, судя по толщине кряжистого ствола и ветвистых корней.
Гайя карабкалась как кошка, обдирая кожу с ладоней и пальцев, рассаживая колени — она уже не береглась ни в чем, потому что кровавый след из бедра и руки тянулся за ней по камням, тут же высыхая бурыми пятнами, сливающимися с лишайником.
Еще пара стрел клюнула ее — куда-то в плечо, в бок, она и не заметила точно в этом океане боли, плескавшемся вокруг нее. Стучало в висках, дыхания отчаянно не хватало, содранные до мяса руки уже не чувствовали новых порезов, а следом с перебоями стало биться и сердце. Сквозь наползающую в глазах тьму она гнала себя вверх и вверх. Еще удар, в спину, который бросил ее лицом на камни, рассекая лоб, но она поднялась, сдула резко с глаз кровь вместе с растрепавшимися прядями волос, и снова вверх. Вот уже ствол сосны, она намотала плащ на руку, чтобы он не мешал ей перелезть с камней на сучья, и надеялась только на то, что ветки выдержат ее, не окажутся сухими и ломкими.
Гайя скосила взгляд вниз — под ней билось море, налетая пеной на прибрежные
Стрелы перестали долетать до нее — то ли лучники устали, то ли решили поэкономить стрелы, пока она прикрыта густыми ветками, и добить уже наверняка, поймав на открытом участке ствола. Ей удалось проползти до самой макушки дерева, и оно пружинило под ее весом, раскачиваясь изо всех сил. Гайя замерла, ловя равновесие. А затем еще раз взмахнула плащом и крепко привязала его к сосне. Ветер подхватил ткань, расправил — и почти тут же над фортом взвился узкий столб черного дыма: часовой подал условный сигнал, что увидел тревожный знак.
На Гайю навалилась безмерная усталость, все стало так далеко и безразлично. Она лежала на стволе сосны над морем, смотрела, как полощется в небе ее преторианский плащ, ради чести которого она прожила почти всю свою жизнь. Ей стало так легко и спокойно — форт знает, форт готов, и будет сражаться. И она точно знала, что за два месяца успела многому научить свой маленький гарнизон — и ребята легко не сдадутся.
Все вокруг стало таким подробным — она даже увидела вдали клубы пыли, поднятые несколькими десятками всадников, летящих по дороге. И стрела, летящая прямо в ее горло — а отстраняться не было сил. Она улыбнулась, и, продолжая полет принятой ею стрелы, соскользнула в море.
Последнее, что она почувствовала — как волны приняли ее по-родственному и тут же омыли кровь с ее тела. Гайя попыталась плыть — и впервые в жизни не смогла.
— Гайя! — Ренита вскочила с кровати, силясь понять, что же это было.
Ей никто не ответил — в палатке она была одна, и, суд по всему, и в лагере народу было немного. В щель пробивался дневной свет, и Ренита устыдилась — она заснула днем. И наверняка что-то пропустила, раз так притих лагерь.
Она привычным движением положила руку на напряженный, неспокойно колыхающийся живот, успокаивая поглаживаниями взбунтовавшееся там дитя.
— Где все? — крикнула она стоящему возле госпитальных палаток часовому.
— Ребята Дария на выезде. Остальные в усилении во дворце и в Сенате.
— Почему мне не сказали?
Часовой, стоящий здесь по незыблемой традиции римской армии, предписывающей охранять отдельно своих раненых и больных товарищей, только пожал плечами.:
— Приказа не было.
Ренита, насколько быстро смогла, кинулась готовиться к приему раненых — она всегда в душе надеялась, что ее приготовления окажутся напрасными, но предпочитала не упустить ни одного драгоценного мгновения, если кто-то из ребят все же пострадает. Она разожгла две большие, на полметрета каждая, аутепсы, подбросив угля в пузатые металлические сосуды на коротких изогнутых ножках, в которых жар кипятил воду, проходя через расположенную посередине трубу.
Живот ее немного успокоился, и она по сложившейся за время беременности привычке разговаривала с ним негромко вслух:
— Сиди, мой маленький, сиди спокойно, сыночек. Папа твой скоро вернется, и тоже поговорит с тобой. И погладит. Ты ведь любишь, когда папа с тобой общается? Вот родишься, и папа научит тебя стрелять из лука, — Ренита была абсолютно уверена, что у нее тоже родится сын.
Она время от времени навещала дом Фонтея и радовалась, какой крепкой подрастает мелюзга, причем дочка Юлии не отставала ни от своего брата, ни от сына самого префекта. Фонтей радовался отцовству, пожалуй, больше Рагнара — он и не надеялся, что когда-то им станет. Угнетало префекта только то, что никак не удавалось провести времени побольше с семьей — всю его жизнь составляла служба. Рагнар тоже как-то бросил на бегу: