Невесты Шерраби
Шрифт:
Он слегка приоткрыл дверь… и оцепенел.
Эмма, на которой не было почти ничего, кроме фартука Харви, стояла на кухонном столе, держа в руке швабру, и пыталась достать ею до потолка, к которому прилипло нечто напоминавшее содержимое ассенизационного обоза.
— Эмма! — возопил Зак. — Что ты делаешь?
Девушка слегка покачнулась.
— Мою потолок, — сдавленным шепотом ответила она. — Вернее, пытаюсь.
— Почему? — Он подошел к краю стола и посмотрел на Эмму снизу вверх. — Когда я видел его в последний раз, он был чистым.
— Когда вы видели
— Я хотела их перевернуть, — сказала Эмма, опуская швабру и кренясь набок, — но они начали гореть и прилипли к сковородке. А потом все четыре отлепились и взлетели в потолок.
Зак посмотрел на тяжелую черную сковородку, в которой дымились неаппетитные горелые крошки.
— Ты налила слишком мало масла…
— Спасибо, что сказал.
Харви прочистил горло.
— Лучше бросьте, мисс Эмма. Лучше бросьте. Вы свернете себе шею.
Эмма снова покачнулась.
— Нет. Нет, не брошу, Харви. Но спасибо тебе за заботу.
Зак задумался. Кажется, это был камень в его огород. Его обвиняли в недостатке сочувствия.
— Уходишь, Харви? — спросил он, видя, что старик надел пиджак.
— Если вы и мисс Эмма не против. Моя сестра — та, что живет в Манхэттене, — неважно себя чувствует. — Он покачал седой головой. — Совсем неважно. Нуждается в операции. В…
— О, мне очень жаль. Конечно, у нас все будет в порядке, — сказала Эмма, сжимая швабру так крепко, что побелели костяшки. — Ты можешь оставаться там сколько потребуется, Харви. Конечно, можешь. Не вздумай торопиться.
Харви несколько раз странно хмыкнул и шаркая вышел в дверь.
— Бедный Харви, — сказала Эмма. — Похоже, он сильно взволнован.
— Да. Ты собираешься провести там весь день? — спросил Зак.
Эмма попыталась взмахнуть шваброй.
— Нет. Я не могу достать до потолка. Думаю, Харви прав. Пускай все остается как есть. — Она выпустила швабру и протянула руки. — Помоги мне слезть, пожалуйста.
Зак уставился на полосатый фартук, прикрывавший бедра Эммы, тяжело вздохнул и положил руки на ее талию.
— Ммм… — промурлыкала Эмма и спрыгнула со стола к нему в объятия.
Зак разжал пальцы, и его ладони скользнули по гладким бедрам. Она была такая мягкая, такая женственная, даром что худенькая… И пахла тоже женственно. Так пахло от его сестры Джин, когда она собиралась на танцы. Каким-то цветком… Только не фиалкой. Эмма ничем не напоминала фиалку. Тем более желтофиоль [13] . Скорее уж львиный зев…
13
Игра слов. Слово "wallflower" (букв. — "цветок у стены") по-английски означает и желтофиоль и девушку, остающуюся во время танцев без кавалера ("подпирающая стену").
Прекрати, Кент! Зак заставил себя вернуться к действительности. Это было невозможно. Смешно. Он
— Эмма, — услышал он свой хриплый голос, — Эмма, ради бога… — Зак попытался отодвинуться, но руки Эммы уже лежали на его груди, и она улыбалась ему самой нежной, самой лукавой и самой обольстительной улыбкой, которую он когда-либо видел.
Когда Эмма подняла руку и погладила Зака по щеке, он окончательно потерял голову.
Ее губы — те самые губы, к которым он прикасался всего лишь раз в жизни с намерением преподать ей урок, — были в дюйме от его собственных. Когда Зака окутал женственный аромат, заставлявший забыть причину его отчаянного сопротивления, он закрыл глаза. А потом поцеловал девушку, и ее губы оказались такими же нежными и мягкими, как все остальное. У них был вкус мятного чая и меда. А он хотел большего, хотел пить, пока не утолит жажду, а потом опять наполнить стакан и начать снова…
Нет! Эмма прикоснулась к пряжке его ремня, и к Кенту тут же вернулся рассудок. О чем он думает? Это же Эмма. Он не может… не должен прикасаться к ней. Ни под каким видом. Он не боялся трудностей, поскольку повидал их на своем веку немало. Но Эмма, несмотря на всю свою соблазнительность, была той самой трудностью, которую он должен избежать.
Если не для себя самого, то для нее.
Со стоном, вырвавшимся из той части души, о существовании которой он не подозревал, Зак оторвался от ее губ и попятился. Рубашка прилипла к его потной спине.
— Извини, — сказал он, кое-как уняв дыхание. — Я не имел права так обращаться с тобой.
— Не нужно извиняться, Зак. Мне это нравится. — Эмма подарила ему еще одну нежную улыбку и потянулась к его руке.
Зак отдернул кисть.
— Послушай, — сказал он, — я совершил ошибку. Непростительную ошибку, о которой глубоко сожалею. — Кент судорожно втянул в себя воздух. — А сейчас… ночь была трудная, так что, если ты не возражаешь, я прилягу.
Если бы только она не смотрела на него так! Эмма стояла в круге солнечного света, маленькая и совершенно несчастная.
— Спокойной ночи, — не к месту брякнул он и не оглядываясь ушел с кухни.
Сквозь сон до Эммы доносился мужской голос. Она стояла на скалистом берегу, следила за исчезавшей вдалеке лодочкой и прислушивалась к печальным звукам губной гармошки. В лодке стоял одинокий мужчина с развевавшимися по ветру темными волосами до плеч. Мужчина обернулся и поднял руку, но, когда Эмма уже готова была прыгнуть в волны и плыть следом, он резко сказал:
— Что ты собираешься делать с тем жирным пятном на потолке?
Эмма вздрогнула и открыла глаза. За окном стоял янтарный летний день. Сколько времени? На шезлонг, в который она забралась с горя, падала тень. Она посмотрела на часы. Почти шесть.
На нее, подбоченясь, смотрел Зак, облаченный в джинсовые шорты и зелено-коричневую рубашку с короткими рукавами, которую он не удосужился застегнуть.
Эмма потерла кулаками глаза и села. Наверное, он проголодался. Иначе к чему все это? Ясно, он уже успел побывать на кухне.