Невидимка и (сто) одна неприятность
Шрифт:
— Знаете, мисс Хэмптон, ваша мать хочет с вами увидеться. Она звонила мне и просила о встрече с вами — ее известили, что с началом расследования ваши встречи возможны только с одобрения соцслужбы и в нашем присутствии. Так как? — миссис Мерстоун смотрела на меня с внимательным, цепким интересом. — Мне дать одобрение?
Интересно, но даже эту чужую, суровую женщину интересовало, чего я хочу, больше, чем мою родную мать. Которая, договариваясь о встрече со мной, позвонила — не мне.
И, протолкнув внутрь все эмоции, я постаралась
— Нет, миссис Мерстоун. Я не хочу ее видеть пока что. Я обижена и зла, и мне нужно эту обиду и злость переварить. Поэтому я не хочу ее пока видеть. А теперь — и не обязана...
— Обвинение вызывает для дачи показаний мистера Людвига Стивенса.
Я вынырнула из своих воспоминаний на эти слова.
Как ни странно, глядя на высокого крупного мужчину, перечеркнувшего мою жизнь ради своего эго, боли я не испытывала. Было напряженное ожидание и злое любопытство: ну-ну, посмотрим, что ты будешь врать!
— Представьтесь суду.
— Людвиг Эдвин Стивенс, ваша честь, — отчим говорил бесстрастно, равнодушно.
Не похоже, чтобы происходящее сильно его задевало — выглядел он абсолютно спокойным.
И на вопросы он отвечал тоже совершенно спокойно:
— Дочь супруги, магичка, устроила в доме погром с помощью магических сил. “Зеленые Горы” мне рекомендовали как лучшее заведение при сложностях подобного профиля.
— Кто именно рекомендовал вам это заведение? — тут же поинтересовался мистер Локвуд.
— У меня много знакомых магов. Видимо, я упомянул, что боюсь фатальных последствий для Элалии, кто-то из них и посоветовал не затягивать и обратиться за помощью к специалистам, — отчим на фоне мистера Локвуда, задававшего свои вопросы с живым интересом, выглядел как каменная стена. — К сожалению, конкретного имени я не припомню.
Как каменная стена в очень дорогом костюме.
“Для Элалии”. О да. Все что вы делали, дорогой мистер Стивенс, вы делали для меня. Очевидным образом.
— Скажите, почему вы решили, что имел место именно магический срыв? — атаковал отчима новым вопросом мой адвокат.
И снова этот вопрос отскочил от непоколебимого равнодушия Людвига Стивенса:
— Элалия так сказала, — он даже плечами чуть пожал, как бы давая понять, что не видит тут иных вариантов.
— То есть, несовершеннолетняя вам сказала — и вы за это упекли ее в исправительное заведение на три года, — резюмировал адвокат.
— Мы протестуем! — тут же вклинился один из адвокатов ответчиков. — Обвинение пытается подменить понятия и очернить моего клиента в глазах суда!
— Протест принят, — огласил свое мнение судья. — Мистер Локвуд, следите, пожалуйста, за формулировками.
— Как скажете, — легко согласился он. — Итак, ответчик, вы утверждаете, что, кроме слов несовершеннолетней, никаких других доказательств магического срыва
— Кроме слов Элалии и разгромленного дома, — уточнил отчим. — Я не маг. Что я должен был делать?
— Обратиться к магам-целителям, собрать комиссию, провести магическое освидетельствование и получить заключение компетентных специалистов о состоянии магического здоровья мисс Хэмптон, — любезно просветил отчима мистер Локвуд. — Это установленный законом порядок в случаях, аналогичных вашему. Почему вы им пренебрегли?
“Потому что не ожидал, что за это ему придется отвечать” — могла бы я ответить на этот вопрос. В ином случае, уж он как-нибудь позаботился бы о том, чтобы сфабриковать заключение должным образом.
— Я не маг, — с легким оттенком брезгливой усталости повторил мистер Стивенс. — Откуда мне было это знать? Я действовал из благих побуждений, желая лишь помочь.
Действительно.
Я невесело усмехнулась.
— Скажите, а вас, в вашем желании помочь, не смутило, что мисс Хэмптон отказывались принимать в “Зеленые Горы”, обосновывая это отсутствием показаний? — поинтересовался мой адвокат.
Мистер Локвуд практиковал дольше, чем я вообще жила на свете, и потому повидал всякого и не склонен был удивляться людям, с которыми сводила его профессия. Но даже его восхищала непробиваемая наглость мужа моей матери.
— Нет, — совершенно открыто признался мистер Стивенс. — Меня сразу предупредили, что заведение — лучшее в своем роде, и устроить туда ребенка не так просто.
И, глядя на адвоката с почти не читаемой насмешкой, добавил:
— И, поскольку я действительно хотел для падчерицы исключительно всего наилучшего, воспользовался личными связями. Хоть это и претит моим личным убеждениям. Но я всегда желал только лучшего для моей семьи.
Выдыхай, Лали. Выдыхай. То ли еще будет!
Застарелые злость и ненависть, когда-то искусственно задавленные, трепыхнулись внутри, но беззубо, вяло — и снова осели, взятые под контроль волевым усилием.
— Весьма похвальная приверженность семейным ценностям, — согласился мистер Локвуд. — Тогда ответьте, пожалуйста, на следующий вопрос: кто оплачивал лечение мисс Хэмптон в “Зеленых Горах”?
— Её мать, — стоило только адвокату коснуться Элении Стивенс, лицо отчима снова закаменело и стало непроницаемым. — Она является официальным опекуном. Это требование “Зеленых Гор”.
— Хорошо, поставим вопрос иначе: из каких средств Эления Стивенс оплачивала лечение дочери?
— Я не заглядываю в кошелек своей жены, — окрысился отчим. — И никак не контролирую ее расходы!
Угу-угу. Только каждый раз, стоит речи зайти о трате чуть более серьезной, чем покупка пары сережек, мама бежит с вопросами к нему. Если это “не контролирую” — то, боюсь, я не хочу знать, что такое контроль в представлении Людвига Стивенса.
Тем временем мистер Локвуд продолжал гнуть свою линию: