Невидимки
Шрифт:
Я смотрю на него во все глаза; предположительно именно этого он и добивался.
— А я думал, она погибла в автомобильной аварии.
— Если б не авария, то случилось бы что-нибудь другое, — произносит он совершенно будничным тоном, как будто мы обсуждаем погоду.
— Я не понимаю.
Иво разгрызает хрящ и, вытащив его изо рта, принимается рассматривать.
— Папа хотел чуда. Для меня. Но если ты цыган, за все приходится платить. Жизнь за жизнь. Так сказано в Библии.
— Не в том смысле,
— Однако это правда. Так в итоге и вышло. Выжил только один из нас.
— Ну… наверное, с вашей точки зрения это может так выглядеть.
Иво откладывает ложку, вытаскивает сигарету и, не глядя на меня, закуривает. Я с досадой отвожу взгляд. Мне вдруг становится как-то нехорошо.
— Папа знал, что ему суждено потерять еще одного ребенка. Он знал это. А Иво Янко был последним. Единственным, кто носит это имя. И я должен передать его дальше.
Эта фраза кажется мне немного странной. Но я и сам чувствую себя немного странно. Как будто я — вовсе не я.
— Это…
Я пытаюсь припомнить слово, которое использовала Лулу… да как же его? «При…» Как там дальше? Слово вертится на языке, но я никак не могу вспомнить. Это раздражает.
— Как же это называется… что-то вроде кармы? При… прикада? Нет…
Почему так колотится сердце?
— …Приказа?
Он смотрит на меня. В упор, с любопытством. Когда он хочет, взгляд у него совершенно спокойный.
— Так вы в курсе. Ну да. Каждый, кто поступает неправильно, должен понести наказание. Кристина понесла наказание. Незаслуженное, правда. Иногда я думаю, лучше было бы, если бы она… но семья… она угасает…
— Но вы… вы совсем молоды. Вы всегда можете жениться еще раз.
Наверное, это жестоко — говорить такие вещи? Меня вдруг бросает в жар, словно от стыда. Я делаю большой глоток пива, чтобы охладиться. Такое чувство, что часть его течет мимо рта по подбородку. Иво смотрит в стол, поэтому ничего не видит. Он издает вздох.
— У вас могут быть еще дети, — говорю я.
Иво вскидывает на меня глаза, полные боли.
Рот его открывается, но он ничего не говорит.
Собственный язык кажется мне распухшим, но я упрямо продолжаю:
— Вы могли бы… шансы есть.
Почему мне так жарко? Сердце бешено колотится. Лицо у меня горит. Наверное, я весь красный. Я провожу ладонью по лбу. Рука кажется тяжелой и непослушной.
— Рэй? Рэй?
Моя ладонь плашмя хлопает по столу, как будто я собираюсь сделать какое-то объявление. Я в ужасе смотрю на нее. И вдруг краем глаза замечаю что-то надвигающееся на меня.
— Можно мне… можно мне воды?
— Рэй, с вами все в порядке?
Иво склоняется надо мной, нависает сверху. Последнее, что я вижу, — это выражение тревоги на его лице. Выражение, которое можно назвать почти нежным.
41
Больница
Меня приходят проведать Хен с Мадлен. Они приносят виноград и цветы; и то и другое ее идея. Я понимаю, что это очень мило с ее стороны, но лучше бы они не утруждались. В обществе Мадлен все силы у меня уходят только на то, чтобы не чувствовать себя неотесанным чурбаном с комплексом неполноценности. Лежа в постели в бумажной сорочке, с распухшим языком и недействующей рукой, рассчитывать я не могу вообще ни на что.
— Как ты, Рэй?
— Неплохо, правда.
— Рада видеть, что ты идешь на поправку. Мы так волновались. — Она косится на Хена. — Ты по-настоящему нас напугал.
Я подавляю желание извиниться.
— Врачи говорят, у тебя уже все в порядке. — Хен склоняется ко мне и сжимает локоть моей здоровой руки. — Выглядишь ты намного лучше, чем позавчера.
— Да. Ты был на стоянке?
— На стоянке?
— У Янко? Тебе нужно поговорить с Иво.
Хен с Мадлен переглядываются.
— О работе не волнуйся. Все под контролем.
Вид у него почти самодовольный. Он ничего не знает. Это не его вина: я сам ему не сказал.
— Я должен кое-что тебе сказать… — Я бросаю на Хена многозначительный взгляд. — Прости, Мадлен, не могла бы ты…
— Да. — Мадлен поднимается. — Схожу выпью кофе.
Она широко улыбается и выходит. Хен вздыхает:
— Она приехала издалека, чтобы повидать тебя, если ты забыл. Не мог бы ты вести себя немного… поцивилизованней?
Вот это неожиданность.
— Прости. Это важно.
— Настолько важно, что не может подождать пятнадцать минут? — спрашивает он, вскидывая брови.
— Иво меня отравил, — заявляю я.
— Что?
— Ты говорил с врачами? Они тебе сказали? Меня отравили спорыньей и беленой. Как, по-твоему, это случилось?
Хен опускает взгляд в пол.
— Что, по-твоему, я делал у черта на куличках в лесу? — продолжаю я.
— Ладно, выкладывай, что случилось.
Я рассказываю ему все, что помню. Вернее, то, что имеет отношение к делу, — ни про Лулу, ни про наш разговор, ни про встречу с Джен, если уж на то пошло, я не упоминаю.
Когда я рассказываю ему про находку на Черной пустоши, он хмурится:
— И когда ты собирался рассказать мне об этом?
— Это случилось в субботу. В выходные, понимаешь? Я подумал, это может подождать до понедельника. Но в воскресенье я поехал к Янко.
Вид у Хена становится все более и более осуждающий. Наверное, мне следовало рассказать ему и об этом тоже. Но ведь он стал бы меня отговаривать.
— Потом Иво пригласил меня на ужин. И вот я здесь.
— Ты не говорил ему о человеческих останках?