Невидимый мистер Грин
Шрифт:
Весь день до девяти часов вечера он провел дома, обзванивая незнакомцев, которые были в доме Латимеров в субботу вечером. Все повторяли по кругу одну и ту же историю о Шейле, таинственной записке, пьяном Хайде и скукотище с триктраком.
Последним, кому он позвонил, был Дерек Портман.
— Право, не знаю, что еще добавить, Фин, к тому, что вы узнали от других.
— Боюсь показаться странным, но меня на самом деле интересует, кто и когда выходил в туалет. Видите ли, полиция нашла клюшку для гольфа в шкафу Латимера, в коридоре перед туалетом, которая может служить орудием убийства.
— Подождите-ка, вы сказали — вытер начисто? Это странно.
Наступила пауза.
— Мистер Портман, вы там?
— Да, да. Послушайте, я припоминаю, как ходил в туалет и, пожалуй, видел то, что вам нужно. Но давайте сначала проясним факты. Где именно находится этот шкаф?
— На полпути к туалету с правой стороны, когда выходите из гостиной.
— Понятно. Значит, все правильно. Я вышел в дверь — знаете, эту, с иллюминатором — и двинулся по коридору. Шкаф был открыт, около него стояла миссис Латимер.
— Что она делала?
— Просто заглядывала внутрь, или мне так показалось. Но вот что странно: у нее в руке была тряпка. Кажется, мокрая.
— Вы очень наблюдательны, мистер Портман.
— Когда начинаешь думать, факты выстраиваются сами по себе. Я сказал: «Извините, я не знал, что здесь кто-то есть». Она ничего не ответила, быстро захлопнула дверь и промчалась мимо меня. Я хорошо это помню, потому что она была чем-то расстроена. Правда, к тому времени, когда я сходил в туалет и вернулся, я уже забыл об этом эпизоде. Однако теперь это кажется важным, не так ли?
— Большое спасибо, мистер Портман. Вы случайно не помните, где в это время была Шейла Тавернер?
— Она только что уехала, пробыв всего пять минут. По-моему, она очень спешила.
В девять часов Фин, одетый в вечерний костюм, припарковал свой велосипед у дома Хайда. Вечеринка уже шла полным ходом. На улицу то и дело высыпала толпа народу, за ней через открытые двери тянулись тусклый свет, дым и гомон голосов, заглушавший ритмы регги, доносившиеся откуда-то изнутри.
Вход был оккупирован незнакомцами, пытающимися протолкнуться в обоих направлениях: хрупкая обеспокоенная девица, потерявшая «Фреда»; с полдюжины бойких белокурых австралийцев, под татуированной рукой каждого из которых плескалось по галлону пива; добродушный, непритязательный редактор ежеквартального обзора того, что он называл «научной фантастикой третьего мира». Фин протискивался до тех пор, пока его не загнал в угол корейский астролог.
— Отличная вечеринка. Вы знакомы с Джервейсом?
— Только по двум убийствам, — сказал Фин. — Его нет здесь случайно, а?
— По двум кубистам? Вы аукционист. — Кореец поднял палец. — Не говорите мне дату своего рождения, дайте угадаю. Вы можете быть только Крысой{73}.
Один из австралийцев размял татуировку.
— Кого ты назвал крысой?
— Отстань, Ларри, — сказал другой, передавая ему жестянку. — Присмотри за мочой, пока я ищу эту чертову открывашку.
— Возможно, не Крыса, — сказал астролог. — Вы вполне могли бы быть Буйволом: вы авторитарный традиционалист, работаете в старой семейной фирме. Вы консерватор. Вы ненавидите, когда вам
Внезапно почувствовав себя консервативным и твердолобым, Фин продрался сквозь толпу в следующую комнату, где лилось по кругу дешевое вино (названное в честь одной из героинь де Сада), оживляя разговоры в маленьких компаниях. Он проходил сквозь них, останавливаясь побеседовать то с одним, то с другим: ведьмой, которая утверждала, что является реинкарнацией Матушки Шиптон{74}; бельгийцем, руководителем групповой психотерапии для будущих дипломатов; будущим дипломатом, который считал сеансы групповой психотерапии пустой тратой времени, когда они не учитывали то, что он называл «первичными криками»{75}; звукорежиссер кантри-энд-вестерн «в» сознании Кришны; дилер- антиквар «в» сознании кожи; корнуольский поэт-националист. Фину потребовался час, чтобы пройти через всю комнату.
— Я понимаю, что это неудачный ход, — сказал поэт. — В этом весь смысл. Поэты без провалов — куда более худшая неудача. Посмотрите вокруг себя. Вон те журналисты — жалкое зрелище.
Фин проследил за его взглядом, брошенным на кучку неряшливо одетых, толстых мужчин, беспрерывно куривших у столика с выпивкой. Их яростный спор, начавшийся час назад, казалось, только разрастался.
Один бросил сигарету и втоптал ее в ковер.
— Экономическая целесообразность, задница.
— Очень трогательно, — прокомментировал поэт. — Заметили, как они роятся возле выпивки?
В Фина врезалась какая-то молодая женщина.
— Извини... Ты чего встал, как официант?
Финууже не разделали подобное замечание.
— Это не так, — сказал он. — В прошлой жизни, уверен, я работал диктором на радио Би-би-си.
Женщина, как и несколько других женщин в комнате, была одета в костюм советской фабричной работницы, но в трактовке парижского модельного дома. Она громко рассмеялась, спросила, чем он занимается, а когда он заявил, что является частным детективом, рассмеялась еще громче.
— Я учительница, — сказала она.
Журналист, который вяло плелся в их направлении, теперь быстро подлетел к ней:
— Учительница! — кричал он. — Педагог! Вот объясните мне одну вещь. Почему вы, педагоги, считаете важным, чтобы наши дети делали «открытия» в таких жизненно важных областях, как перебирание гитарных струн, плетение корзин и выращивание головастиков в то время, как они, черт возьми, не умеют ни писать, ни читать, ни просто сложить два плюс Два.
Фин уже начал отделяться, когда услышал от учительницы:
— Неуспеваемость неспособных к обучению имеет функциональную корреляцию с бездеятельной или раздробленной семейной ячейкой. Оптимально хотелось бы...
Другой журналист перехватил Фина в дверях.
— Я слышал, вы назвались частным детективом. Зачем?
— За тем, что так оно и есть.
— Вы думаете, Хайда тоже прикончили, нет? Есть какие-то зацепки?
— Не понимаю, что вы имеете в виду?
На минуту их внимание отвлек грохот в соседней комнате — двое австралийцев в дружеской потасовке врезались в стол.