Невидимый заговор против человечества

Сенченко Н. И.

Другими словами, привлечение контингента наемных бандитов окончательно опровергает теорию, что революция была вынужденным восстанием народа. Это наоборот доказывает, что движение преднамеренно и старательно планировалось. Никто не понимал человеческую природу лучше, чем лидеры орлеанистского заговора, и они, несомненно, поняли, что ранее безответственное, любящие удовольствия население Парижа проявит небольшую инициативу в вопросе кровопролития, им всегда нужно, чтобы кто-нибудь их возглавил, показал пример, прежде чем они проникнутся таким духом и решатся на эти действия. Безжалостные, какие они были в отдельные моменты, они были склонны к внезапным излияниям чувств, что мгновенно преобразовало их жертвы в объект восхищения; им недоставало горячей южной крови, упивающейся жестокостью и не утомляющейся от этого зрелища. Анархисты XVIII в. всегда понимали, что именно среди романских потомков, собиравшихся в Колизее, чтобы наблюдать на арене жестокие спортивные состязания,

им надо найти убийцу, чтобы выследить свою королевскую жертву. Также заговорщики 1789 г. знали, что именно на юге они могут найти ту мрачную свирепость, которой так недостает беззаботным парижанам, и в жарких солнечных регионах Италии и Прованса, где кинжал по–прежнему остается окончательным аргументом в ссоре, они нашли то ужасное орудие революции, какое искали.

Таким образом, одновременно, процесс преобразования и подготовка революции продвигались вперед, и в то время как народные депутаты собирались на заседания, лидеры восстания сплачивали свои силы. Это была гонка двух: кто будет первым? Те, кто желали созидать, или те, которые стремились только уничтожать? Революция выбрала день, и 27–го апреля в Париже вспыхнула первая искра.

После первых кровавых дней можно было наблюдать в госпиталях людей, которые были разочарованы своим участием в революции. Они не думали, что будет кровопролитие. Один несчастный, умирая в агонии, воскликнул: “О боже, о боже, стоило ли переносить такие страдания за несчастных двенадцать франков?” [546] И действительно, в его кармане было ровно двенадцать франков, такие же суммы были обнаружены и у многих других повстанцев.

546

Nesta Н. Webster. The French Revolution. A Study in Democracy. London. Constable and Company Ltd, 1922. — P. 27.

Прошло более 200 лет после Французской революции, но методы их проведения остались теми же. В начале 1990–х годов организаторами различных митингов и акций протеста в Украине платили от 10 до 30 долларов, а во время “помаранчевой революции” 2004 г. и после нее платили от 20 до 500 долларов. Деньги и еще раз деньги делают революции.

“Все революции и мировые потрясения были и будут организованы все тем же тайным еврейским мировым правительством, — пишет князь Череп–Спиридович. — Это привело к созданию мировой империи евреев, и каждая новая революция подводит любую страну под их ярмо! “Равенство” остается мечтой. “Свобода” исключает “равенство” [547] .

547

Череп–Спиридович. Тайное мировое правительство, или “Скрытая рука”. — М., 2001. — С. 67, 68.

Среди наиболее активных организаторов революции 13 июля 1789 г. появился новичок в орлеанистском заговоре, молодой адвокат с ужасно отпугивающей внешностью по имени Жорж Жак Дантон, чье красноречие, напоминавшее площадный юмор, снискало ему популярность улицы. Его массивная голова и черты особенно хорошо гармонировали с манерой его красноречия. Иногда подшучивая, иногда обличая, он веселил любящую удовольствия парижскую аудиторию, которую он, по существу человек удовольствия, прекрасно понимал.

Сложившееся убеждение о Дантоне как о патриоте, проявляющем рвение к свободе и Республике, основано на ошибке. Дантон не был ни демократом, ни республиканцем, а только оплачиваемым агитатором стороны, намеревавшейся установить гораздо худший деспотизм когда-либо прежде переживаемый Францией.

Однако возникает вопрос: почему Дантону сооружен памятник и красивейшая улица Парижа названа его именем? Вместе с тем в Париже нет ничего, что напоминало бы о Робеспьере, этом честном, неподкупном революционере. Это случилось из-за последней произнесенной им речи, в которой он поведал, что Французская революция, как и все остальные, была начата не французами, а зарубежными агентами.

Один из них, некий еврейский агитатор по имени Эфраим, прибывший в Париж 14 сентября 1790 г., вооруженный письмом от короля Пруссии с инструкциями организовать Эфраиму контакты с революционными лидерами. Эфраим пробовал втереться в доверие к министру короля Монморену, но без успеха. “Цель, которую он преследует, — сказал Монморен, — является коммерческое соглашение, но у меня есть повод полагать, что его миссия простирается далее и что он проинструктирован настраивать нас на политическое взаимопонимание… У Монморена были серьезные основания не доверять всем этим прусским маневрам. Эфраим играл очень вероломную роль в Париже. Он часто посещал клубы и привлек к себе внимание своей демократической воинственностью. Его цель, — писал Монморен, — состоит в том, чтобы столкнуть нас с императором Австрии, и он думает, что, вызывая недовольство народа против королевы, он преуспеет в этом довольно легко. Он ведет деловые закулисные отношения и пробует

привлекать журналистов. Я почти уверен, что он распределяет деньги, и я знаю, что он получает большие суммы у банкира” [548] .

548

Nesta H. Webster. The French Revolution. A Study in Democracy. London. Constable and Company Ltd, 1922. — P. 27.

Подозрения Монморена были абсолютно верными, поскольку по этому вопросу у нас есть свидетельства современников, принадлежащих к абсолютно противоположным сторонам. Так, граф Ферсен пишет Густаву III, королю Швеции, 8 марта 1791 г., где заявляет, что Эфраим снабдил деньгами агентов революционной пропаганды — не так давно он снова получил 600 тыс. луидоров. А Камиль Демулен проливает дальнейший свет по вопросу о 1793 г. такой существенной фразой: “Разве не факт, точно выдвинутый Филиппо, что казначей короля Пруссии, предоставляя ему счета расходов за прошлый год, обозначил в графе цифру в шесть миллионов единиц в европейской валюте для подрывной деятельности во Франции?”

Во всей коварной летописи Гогенцоллернов не было большего вероломства; они уже испытали программу, которую в наши дни они использовали с неизменным успехом — создание революционной ситуации во всех тех странах, где они желают доминировать. Хорошо это объясняет английский якобинец Майлз, восклицая: “Из всех отъявленных негодяев, позорящих королевскую власть, сколько мне не пришлось колесить по разным странам, я не знаю ни одного, столь непорядочного, столь подлого, столь непопулярного, как нынешний король Пруссии. Он направил своих агентов по всей Европе, чтобы они совершали массовые беспорядки — льстили и грабили все нации” [549] .

549

Nesta H. Webster. The French Revolution. A Study in Democracy. London. Constable and Company Ltd, 1922. — P. 54.

Так, у Майлза, хотя он был революционером, не появилось ни малейшей тени сомнения, когда он наблюдал за интригами некоторых так называемых демократов, и он не обманулся, как наши нынешние провидцы, заявлениями о приверженности делу свободы, исходящими от рабов духа прусского деспотизма. “Некоторые из немецких дворов, — писал он 12 марта 1791 г., — имеют здесь своих эмиссаров свободы, проповедующих равные права и уверяющих легкомысленное большинство, что их примеру последует весь мир. Пруссия в вопросе интриг занимает лидирующее положение. Во дворах она оплачивает разные партии, потому что каждая из них может пригодиться. Мастерство, с каким эти интриги проводятся, показывает, что учение Фредерика Великого принято сердцем его учениками. Фредерик всегда верил в распространение демократических доктрин за границей, оставаясь признанным мастером в искусстве противодействия их влиянию у себя дома. У правителей различных Немецких государств более, чем когда-либо, была теперь потребность использовать этот талант, поскольку немецкий народ проявил тревожные симптомы революционной лихорадки. Доктрины немецких иллюминатов, так мощно способствовавшие революции во Франции, теперь дали себя почувствовать в стране, породившей их. В Германии готовится великая революция, и революция, вероятно, решающая в общей судьбе наций, чем та, что произошла во Франции…

Эта революция, целью которой могло бы стать спасение цивилизованного мира в результате свержения деспотичного режима Гогенцоллернов, была предотвращена революцией во Франции” [550] .

Однако вернемся к Робеспьеру, еврейскому выходцу из Ельзаса, который был неподкупен, тогда как Дантон, негодяй без чести и морали, продавал себя любому. Что же так разгневало организаторов Французской революции в 1794 г., что им и сегодня не нравится Робеспьер. Дело в том, что в своей двухчасовой речи 26 июля 1794 г. Робеспьер опрометчиво заявил: “Я не доверяю всем этим иностранцам, чьи лица прикрыты маской патриотизма и которые стараются предстать большими республиканцами и активистами, чем мы сами. Они являются агентами иностранных государств. Я хорошо представляю, что наши враги имели в виду, говоря: “Наши эмиссары должны демонстрировать самый горячий патриотизм” и все для того, чтобы внедриться в наши собрания. Эти агенты должны быть уничтожены, несмотря на их предательское искусство и маски, которые они надевают” [551] .

550

Nesta Н. Webster. The French Revolution. A Study in Democracy. London. Constable and Company Ltd. — 1922. — P. 27.

551

Череп–Спиридович. Тайное мировое правительство, или “Скрытая рука”. — М., 2001. — С. 69.