Невинность
Шрифт:
В дни после той жуткой ночи в городе, располагая временем, чтобы все обдумать, я осознал, что отец никогда не слышал этой прекрасной, но грустной мелодии, которая каким-то образом нашла путь в мое трехкомнатное убежище, расположенное глубоко под землей. Он обрел покой на дне реки за год или даже больше до того, как первые ноты зазвучали вокруг меня, когда я читал книгу.
Иногда ноктюрн игрался только раз, звуки окружали меня, я восторгался чистотой мелодии, мое сердце понимало все эмоции, вложенные в музыку. Я знал, что для композитора побудительным фактором послужило горе, и это сочинение – следствие утраты кого-то очень
Будь отец жив, когда возник этот феномен, услышь он этот ноктюрн и, как я, заинтересовавшись его источником, он бы наверняка сформулировал вопрос: чьим усилием это произведение для фортепьяно могло пересечь полгорода под землей, без помощи проводов или беспроводных технологий, а потом звучать в наших комнатах в отсутствие приемника, усилителя и динамиков? Разговоры на эту завораживающую тему привели бы к догадкам, догадки – к предположениям. Предположения – к версиям и, наконец, к рабочей гипотезе, которая со временем могла быть отвергнута, и тогда процесс начался бы с самого начала.
Отец никогда не перешел от рабочей гипотезы к доказательству теории, потому что при жизни так и не узнал истинной природы скрытых от всех. Кто мы и почему существуем, объясняет ту силу, посредством которой музыка Гвинет доносилась до меня сверхъестественным способом. Если бы я не встретил Гвинет, если бы ее биологический отец не обладал даром предвидения и не был столь благородным человеком, если бы ближайшим другом ее отца оказался не Тигью Хэнлон, возможно, я бы никогда не выяснил, кто мы, и умер бы при таком же взрыве нигилистического насилия, как мой отец.
В ночь смерти Телфорда я открыл, кем я был и кто есть. Чего могло бы никогда не случиться, если бы… Что ж, мы опять уходим в область предположений.
69
Снег падал и падал, ложился на тот, что уже покрывал землю, и мне казалось, что такого бурана не было никогда раньше, но не потому, что снег падал так же плотно, как тропический ливень: просто теперь я знал о безжалостной болезни. Знание это вносило коррективы в мое зрение: в падающей белизне я видел не умиротворенность, свойственную любому снегопаду, а перспективу вечного покоя.
Большой город – надежда человечества. Это не означает, что будущее – в больших городах. Полустанок тоже надежда человечества. Скромная деревенька, административный центр округа, столица штата, огромный метрополис: каждый из них надежда человечества. Так же, как любой район. Жизнь в изоляции, возможно, жизнь подготовки, какой оказалась моя, но это не полноценная жизнь. Таковой она становится, когда в ней появляются другие. Хотя я был изгоем, которого нигде не ждали с распростертыми объятьями, город являлся моим домом, а его жители – моими соседями, пусть даже они и не желали иметь со мной ничего общего, и этот быстро падающий снег мог с тем же успехом быть пеплом из трубы крематория лагеря смерти, вид которого вызывал рвущую сердце грусть.
Безымянная девочка, завернутая в одеяло и в коме, лежала в багажном отделении «Ленд Ровера».
– Как часто ты простужался? – спросила Гвинет.
В сложившихся обстоятельствах вопрос выглядел странным.
– А зачем это тебе?
– Считай, из чистого любопытства.
– Как часто я простужался?
– Именно.
– Ни разу.
– Как часто ты болел гриппом?
– Никогда. Как я мог простудиться или заболеть гриппом? Я никогда не контактировал с людьми, больными или нет. Я жил в практически полной изоляции.
– Как насчет человека, которого ты называл отцом? Простуды, грипп?
– За то время, что я его знал, ничего такого. Он тоже ни с кем не общался.
– Зубная боль?
– Нет. Мы чистим зубы и пользуемся межзубной нитью. Относимся к этому очень пунктуально.
– Должно быть, это волшебная зубная паста и волшебная нить. Ни одной дырки в зубе?
– К чему ты клонишь?
– Когда-нибудь резал палец?
– Разумеется.
– Рана когда-нибудь нагнаивалась?
Чистяки отвлекли меня от ответа. Мы все еще находились в жилом районе, где они изредка встречались, как встречались везде, но неожиданно появились в большом количестве. Один, в больничном голубом, пересекал лужайку, на которой дети в самом начале бурана слепили снеговика, использовав диски оранжевого светоотражательного пластика вместо глаз, теннисный мяч вместо носа и клавиши детского пианино вместо зубов. Еще один, в белом, прошел сквозь стену и направился к улице, не оставив обломков и не причинив себе вреда. Двое в зеленом плавно спустились с крыши. Все они двигались над снегом, а не по нему. На высокой ветке дерева светящаяся женщина в голубом стояла, как часовой, и, заметив приближающийся «Ленд Ровер», повернула голову, чтобы посмотреть на нас, а я, несмотря на большое расстояние, отвернулся, как говорил мне отец, хотя встретиться взглядом мы и не могли.
– Как долго тебе надо об этом размышлять?
– Размышлять о чем?
– Нагнаивалась ли у тебя когда-нибудь рана? – повторила она.
– Нет, спасибо бактину [24] , йоду и бинтам.
– Ты очень заботишься о своем здоровье.
– Должен. Я не могу пойти к доктору.
– Чего ты боишься, Аддисон?
– Потерять тебя, – без запинки ответил я.
– А чего ты боялся до встречи со мной?
– Потерять отца.
– А чего еще?
– Отца жестоко избили и изувечили. Боялся, что изобьют меня.
24
Бактин/ Bactine – антисептик с обезболивающим эффектом (содержит лидокаин). На рынке с 1950 г.
– Ты наверняка боялся и чего-то еще.
– Увидеть, как причиняют вред людям. Этот «Ролекс» отдал мне человек, которому выстрелили в спину. Я так мучился, наблюдая, как он умирает. Иногда я боюсь читать газеты, потому что в них так много историй о страдании.
– Ты боялся полицейских, которые убили твоего отца?
– Нет. Я не боюсь никого, пока не вижу жажды убийства на его лице.
Мы практически не говорили о моем отце. Я точно не рассказывал ей, что его убили полицейские.