Невинность
Шрифт:
Снаружи улица что справа, что слева напоминала заваленное снегом русло реки, а буран и не думал прекращаться.
61
Оставив резиденцию архиепископа позади, Гвинет поначалу так сильно давила на газ, что «Ровер», несмотря на полный привод и цепи противоскольжения, заносило, а дополнительное нажатие на педаль газа результата не давало. И только когда она снизила напор, автомобиль обрел устойчивость, и мы поехали с чуть меньшей скоростью, уже не напоминая грабителей банка, удирающих после завершения операции. Я перестал мертвой хваткой держаться за сиденье
– Злость ничего не решает, – поделился я с ней.
– А хотелось бы. Если б решала, у меня хватило бы ее, чтобы избавить мир от всех проблем.
Она не сказала, куда мы едем. Вновь мы вроде бы сворачивали наобум с улицы на улицу, но теперь я знал: маршрут, которым она следовала, вычерчен не пьяным картографом.
– Куда он отправился? – спросил я.
– Уолек? Понятия не имею.
– У него в резиденции ты вроде бы знала.
– Я знаю лишь одно: он движется по кругу и, где бы ни оказался, найдет там то самое, от чего бежит.
– А от чего он бежит? – спросил я, а когда она не ответила, добавил: – Иногда мне кажется, что ты знаешь что-то такое, чего не знаю я, хотя должен.
По ее голосу я понял, что она улыбается.
– Аддисон Гудхарт, тебя очень правильно назвали. Я люблю твою невинность.
С минуту или около того я вертел в голове ее слова.
– Я не думаю, что это оскорбление, – наконец озвучил вывод.
– Оскорбление? Как может быть оскорблением признание девушки в любви?
Что ж, опять я крепко задумался, мусоля ее слова и тревожась из-за того, что подтекст ускользает от меня.
– Ты не говорила, что любишь меня. Ты сказала, что любишь мою невинность.
– Ты и есть невинность. Она главная и основная твоя составляющая, как вода для моря.
Хотя слова – это мир и начало мира, нет таких слов, которые выразили бы мои чувства в тот момент, описали бы мою радость, счастье, захлестнувшее душу, глубину благодарности, ослепительность надежд.
– Я тоже люблю тебя, – выдохнул я, когда ко мне вернулся дар речи.
– Я знаю.
– Это не просто слова.
– Знаю.
– Я это говорю не в ответ на твои.
– Знаю. Ты меня любишь. Я знаю.
– Ты действительно знаешь?
– Я действительно знаю.
– Как давно ты это знала?
– С момента нашей встречи в библиотеке. Стоя в тени у Чарлза Диккенса, ты сказал: «Мы заложники собственной эксцентричности».
– Думаю, я еще сказал, что мы созданы друг для друга.
– Да, и это тоже, но именно после первой твоей фразы мое сердце чуть не выскочило из груди. Когда мы кого-то любим, в заложниках нас держит судьба, потому что, теряя этого человека, мы теряемся сами. И упомянув про заложников, ты яснее ясного объявил о своей любви.
Странное дело, восторг может лишить человека дара речи точно так же, как лишает ужас. Страх никогда не сумел бы столь эффективно заткнуть мне рот.
– Бывает ли любовь с первого взгляда? – сумел я выдавить из себя.
– Великие поэты всегда говорили, что да. Но нужны ли поэты, чтобы убедить нас в этом?
– Нет. Мне не нужны.
– Мне тоже.
Глядя сквозь ветровое стекло, я не видел ни падающего снега, ни укутанного им города. Да и на что было смотреть, что могло сравниться с ее лицом?
Мне хотелось прикоснуться к ней, провести рукой по ее коже, но она не
– Мы должны вернуться к Уолтеру и забрать девочку, – нарушила она долгую паузу.
– Девочку без имени? Почему?
– Все происходит очень быстро. Но, прежде чем мы поедем к Уолтеру, я хочу увидеть твои комнаты, место, где ты живешь.
– Сейчас?
– Да, сейчас. Я хочу посмотреть, где ты прятался от мира восемнадцать лет.
62
В одну апрельскую ночь, когда мне было двенадцать, вскоре после того, как я прочитал роман о монете удачи, мы с отцом поднялись в послеполуночный город, где воздух, несмотря на слабый, но настойчивый запах выхлопных газов, благоухал весной, словно в ожидании перемен, а деревья покрывались молодой листвой.
В павильоне большого парка, на эстраде, цент блестел в лунном свете и привлек мое внимание. Я его схватил. Не из-за нашей бедности, хотя, конечно, мы были бедняками, и не потому, что мы нуждались в деньгах: без них как раз прекрасно обходились, но из-за прочитанной недавно книги. Показал цент отцу, заявил, что нашел мою монету удачи, и начал представлять себе, какими чудесными благами она нас одарит.
Отец обычно поддерживал мои фантазийные игры и вносил в них свою лепту, но эта его не очаровала. Теплой весенней ночью, когда мы медленно обходили павильон по периметру, глядя на посеребренные луной лужайки, на рощи, охранявшие темноту, на черный пруд, в котором луна плыла, словно плот, он сказал мне, что нет такого понятия – удача. Веря в удачу, ты должен верить, что вселенная – колесо рулетки, и вместо того, чтобы давать нам то, что мы заслужили, она дает нам, что пожелает. Но вселенная – не вращающееся колесо случая, а произведение искусства, завершенное и вечное.
Живя во времени, сказал он, мы думаем, что прошлое приготовлено, подано и съедено, настоящее как раз достают из духовки, чтобы подать на стол, а будущее еще даже не начали готовить. Любой вдумчивый физик, сказал он, в совершенстве владеющий квантовой механикой, подтвердит, что все эти времена существуют одновременно, и я с этим полностью согласен. Если на то пошло, сказал отец, в первый момент существования вселенной все время – настоящее, все наши вчера, и сегодня, и завтра, все и всё в этом мире существовало в тот момент. Но что еще более удивительно, в тот первый момент, когда возникла вселенная, ее материя включала в себя все бесконечные пути движения и все формы, как невероятно ужасные, так и ослепительно прекрасные. Ничего не предопределено для нас, но при этом, пусть воля у нас и свободная, последствия любого нашего выбора известны заранее. Отец сказал, что нам дано ощущение движения времени только потому, что наш разум не способен сжиться с реальностью, где прошлое, настоящее и будущее существуют одновременно, и вся история уже существовала в первое мгновение возникновения вселенной.