Невинные дела (Худ. Е.А.Шукаев)
Шрифт:
— Можете обжаловать. А вещи пока уберите. Там будет видно.
— Куда я их дену?
— Меня не касается… Сговоритесь с соседями… Сутки я дам.
— Это насилие! — возмущенно воскликнул Джерард.
— Тихо, тихо, Джерард! Такой положительный человек… Чего вы связались с забастовщиками? Кто вам мешал работать? Работали бы — вам дали бы отсрочку… Сами себя не жалеете.
— Видите, Брукс, есть вещи, которых полицейскому никогда не понять. Например, честь…
— Хороша честь, коли нечего есть… — усмехнулся Брукс. — Слишком много гордости
— Я, Брукс, пришел насчет дома, а не за вашими поучениями…
— Приду в двенадцать…
— Побойтесь бога, Брукс! Где мне торчать полтора часа? Уже и в собственный дом нельзя?
— Раньше не могу, — сухо отрезал Брукс. Видимо, он был обижен непочтительностью Джерарда.
Джон в бешенстве схватил свой чемоданчик и выбежал на улицу. Куда деваться? Бродить по улицам? Пойти к соседям? Невозможно! Он опозорен. Из собственного дома выгнали. Стыдно на глаза показаться.
Он медленно пошел по направлению к своему дому. Встречались знакомые.
— А, Джон, вернулись?
Он молча кивал, стараясь не глядеть в глаза.
Некоторое время он просидел на скамье в своем саду. Ему казалось, что из всех окон, из-за штор, на него смотрят любопытные глаза соседей: вот человек, который не сумел удержать собственный дом! Какого черта, в самом деле, он должен торчать тут, у порога своего дома?
Он решительно подошел к двери, мгновение помедлил и вдруг рванул веревки. Печать треснула, куски ее отвалились на землю. Он отомкнул дверь, вошел внутрь и запер ее за собой на ключ.
Он переходил из комнаты в комнату, и острое отчаяние, как клещами, сжимало его сердце. Как, оставить, бросить все это, нажитое трудом, кровным трудом — все то, ради чего он работал, копил, отказывал себе? По какому праву? Нет, черт возьми, ни у кого не может быть такого права — отнять у человека средь бела дня его собственный дом! Собственность священна!
Что же делать? Обжаловать, сказал Брукс. Обжаловать? Чепуха! А машина? Да, да, машина, все — машина! Судья Сайдахи нажмет кнопки, повернет рычаг — и машина, приговаривая голосом Бурмана: «Свобода, свобода, свобода», выбросит его из дома вон! Нет, черт возьми, достаточно он был дураком, пора хоть немного уважать себя!
Он услышал внизу стук и открыл окно. У двери стоял Брукс.
— Джерард, вы сорвали печать, — сказал Брукс, поднимая голову на стук открываемого окна. — Вы не имели права.
— Что за церемонии, — ответил сверху Джерард. — Сами же сказали, что снимете…
— Я, а не вы! Вы подняли руку на закон. Придется понюхать тюрьмы. Судья Сайдахи — человек серьезный. Откройте дверь!
— Вот что, господин Брукс: можете уходить. Вы мне не нужны. Я дома.
— Бросьте глупые шутки, Джерард. Откройте, не то взломаю.
И Джон услышал, как полицейский начал рвать и трясти дверь. Джон пришел в ярость. Как, они смеют ломиться к нему, а он даже не имеет права войти в свой собственный дом, ему за это тюрьма? Мерзавцы! Да разве с ними можно говорить, разве им понятна человеческая речь?
Взор
— Уходите, Брукс, — крикнул он, — или я попорчу вам прическу!
И изумленный Брукс увидел, как в полураскрытое окно высунулось дуло ружья. Брукс так опешил, что перестал дергать дверь: вот уж чего от Джерарда он никак не ожидал. Такой положительный человек!
Но замешательство его было мгновенным: неприлично полицейскому проявлять нерешительность.
— Уберите вашу игрушку, Джерард! — как можно спокойнее сказал Брукс. — Я не из пугливых.
— А я и не пугаю, — так же спокойно ответил Джерард. — Я всерьез. Мне было бы жаль, если бы вы в этом убедились. Вы человек подневольный. Так что лучше добром. — И, заметив, что полицейский колеблется, Джерард добавил: — Идите, идите, Брукс! Моя позиция выгодней. Пока вы полезете за револьвером, я продырявлю вам голову.
— Вы пожалеете об этом, Джерард, — сказал Брукс и, поразмыслив, спросил: — Надеюсь, вы не станете палить мне в спину?
— Нет, зачем же? Я в полиции не служу.
Брукс повернулся и величественно направился к выходу. Джерард следил за ним, пока он не скрылся. Затем Джон захлопнул окно и повесил ружье на стену. Оно было не заряжено.
Странное дело: схватил он ружье в припадке бешенства, а теперь был совершенно спокоен. Он внезапно успокоился, как человек, который принял наконец решение. Да, это его дом, и он никого сюда не пустит. Что угодно — не пустит!
Он понимал, что Брукс вернется с подкреплением. Понимал ли он, что положение его безнадежно, что он обречен, если посмеет начать перестрелку? Он об этом и не думал. Он думал лишь об одном: это дом его, никто у него его не возьмет, никого он сюда не впустит. Никого! Весь мир пусть придет — не впустит!
Это было отчаяние, которое уже не рассуждает, это было бешенство — твердое, упорное, холодное…
Джерард был спокоен. Он снова снял ружье, открыл его, посмотрел ствол на свет, прочистил, зарядил. Он делал все не спеша, размеренно, точно собирался на охоту. А разве не охота? Пусть приходят звери, он влепит заряд в каждую мерзкую рожу. Конечно, это только дробовик, ну что ж, вряд ли и дробь им понравится…
Он услышал резкие звуки полицейской сирены. Полицейский автомобиль остановился у ворот. Из машины выскочил Брукс и трое полицейских. Видимо, они собирались открыть ворота и въехать в сад. Джерард внимательно следил. Он не собирался пускать их так далеко. Он распахнул окно и, как из бойницы, выставил ружье.
— Осторожнее, Брукс, — крикнул он, — не ходите в сад! Это частное владение!
Один из полицейских, не обращая внимания на предупреждение, вошел в калитку и принялся открывать ворота. Джерард дал выстрел. Сноп огня вылетел из окна, полицейский закричал и свалился на землю. «Очень хорошо, — отметил про себя Джерард, — очень хорошо! Рука спокойная».