Невиновных нет
Шрифт:
– А-а!!! – вопил стрелок-синтафец, раз за разом всаживая штык в спину скатившегося с Грэйн чори. Подскочив, она развернулась к тому, что был ближе, – но они были повсюду, они все лезли и лезли… и штык застрял в чьем-то хребте. Бросив ружье, Грэйн выхватила саблю и заорала: «Кэдвен!!!» – сама себя не слыша.
Плевать! – пластая чью-то спину широким бестолковым ударом, – плевать, что не слышно! – сталкивая пинком сапога прямо в морду кого-то со стены, – боги слышат!!! Слышите, боги, я тут, я еще есть! Кэдвен!!! Еще один, прямо под руку, замахнувшуюся в ударе… сколько же
Сабля сломалась почти у самого эфеса, но тогда – одной рукой за горло, притягивая, а обломком – в бочину тебе, тварь! На!
Отпрыгнуть за спины своих, обшарить бешеным взглядом равелин в поисках… а-а! Вот же! Выдрать палаш из мертвой руки какого-то чори – и снова туда, в месиво, в свалку… здесь нет безопасных мест и негде прятаться, так что – вперед! Они лезут на белый проблеск офицерской рубашки, на свист палаша и на мелькание серебристой косы – пусть лезут! Пусть… так даже лучше… так парни смогут хоть чуток вздохнуть.
Им не взять эти стены, сержант, пока мы есть. А мы – живы!
– Эрна!!!! – повис на плечах стрелок, имени которого она не знала и не помнила. – Эрна!!! Они отошли! Мы отбились, эрна!
Мгновение Грэйн смотрела на него бешеными зелеными глазами, разбрызгивая рычание и слюну из перекошенного оскаленного рта, – а потом смогла вздохнуть.
– От…бились? – дыша рывками, не так-то легко выталкивать из сорванного горла человеческую речь. И повторила, увидев наконец-то равелин целиком: врагов и защитников, живых и мертвых, и воющих – раненых, и хрипящих – добиваемых… – Отбились?
– Вы ранены, эрна. Надо наверх, в бастион, – солдат был, похоже, из синтафцев, а может – и ролфи или шуриа даже. Сейчас, под слоем копоти, крови и грязи, и не разберешь. Все одинаковые, все… кто выжил.
– Разве?.. – она поморщилась, окончательно приходя в себя. – А, точно. Сколько осталось?
– Семеро, эрна. Надо наверх, пока они отошли. Сюда встанет резерв. Видите, уже спускаются.
– Да… да, – Грэйн дотронулась до бедра – пустяк, царапина, уже и кровь почти не идет, – и посмотрела на куртину. – Наверх!
С батареи по отходящим чори снова ударили мортиры. Хватаясь за чью-то протянутую сверху руку, она успела посмотреть вниз, на равелин. Мы – живы, сержант ир-Симейн, и они не прошли.
Дети выли. Сбились в кучу, прижались друг к другу, не разбирая пола и возраста, и выли, как это делают перепуганные насмерть детеныши любой живой твари.
Раненые стонали, орали, рычали, богохульствовали и… тоже выли. И по всему выходило, что скоро к ним присоединятся женщины. Потому что раненых становилось все больше, и одновременно количество их стремительно убывало. От страшных ран, потери крови и болевого шока они умирали еще до того, как им успевали оказать помощь. Впрочем, что это была за помощь – жгут на оторванную конечность да крепкий маковый отвар. Легкораненым раны промывали отваром чистотела и перевязывали относительно чистыми тряпками.
Молоденькому ролфи осколком буквально разворотило грудную клетку, и Джоне оставалось только дивиться
– Я не умру, – скулил мальчишка, на вид не старше Раммана, и хватался мокрыми от пота руками за полы Джониной накидки-фатжоны.
– Ты не умрешь, – уверенно кивнула шуриа, меняя пропитанную кровью пеленку на другую, сухую.
– А как же рана?
Ролфенок попался слишком рассудительный. Вот беда!
– Мы тебя вылечим.
– А если умру?
– Тогда я буду делать для тебя возжигание, Хэйль. Впрочем, уверена, что тебя-то Оддэйн заберет в свою Дружину сразу.
– А возжигание от шуриа считается? – с нескрываемой надеждой спросил паренек.
– Еще как считается. Молчи, тебе нельзя разговаривать.
Казалось, обстрел никогда не прекратится. Казалось, этот страшный грохот будет длиться вечно. Джона не слышала, что кричит Эндрита, бегущая по проходу между рядами раненых с только что отнятой хирургом человеческой рукой в дырявом ведре, но, видимо, это было что-то важное. Потому что остальные женщины таращились на жену капитана Нера с нескрываемым ужасом.
Леди Янамари схватила за подол девушку по имени Ширис.
– Что? Что она говорит?!
– А? – испуганно дернулась та.
– Что случилось-то?
– Нас обстреливает целая эскадра. Все плохо.
Губы у Ширис стали белыми, а глаза из грязно-синих – черными, но девушка быстро взяла себя в руки.
– Значит, пришло наше время.
И что самое поразительное, Джона поняла, что ей совсем не страшно. Очень-очень холодно и спокойно, а вовсе не страшно. Стало быть, вот так… Ну что ж…
Ролфийский мальчик глядел на нее вопросительно и смущенно:
– А можно еще глоток отвара?
– Конечно.
Джона влила ему в рот еще одну большую ложку.
– Не хочу умирать во сне.
– Я тебя обязательно разбужу, – честно пообещала графиня и заботливо укрыла раненого тонкой дерюгой, которую здешний комендант упорно считал казенным одеялом.
Внезапно обстрел закончился, и в наступившей тишине стало понятно, что дети больше не воют. Они молчат.
«Как хорошо… боги, как же хорошо, – выбравшись на куртину и увидев наконец-то, кто именно подал ей руку, подумала Грэйн. – Как хорошо увидеть – лица!»
Почему там, внизу, она различала только глаза и рты? Ни лиц, ни фигур, ни оружия даже – только распахнутые рты и выпученные глаза, которые намертво отпечатались в памяти и никак не желали становиться людьми, живыми или мертвыми, неважно… Ни один из них, даже уцелевшие ее товарищи с равелина.
У бывшего рилиндара было лицо. И это было хорошо! Грэйн увидела его – и смогла увидеть все остальное, и заговорить смогла тоже.
– А! Живой! Хорошо!
И в этом ее хриплом то ли сипении, то ли рычании прозвучало все: и радость от того, что жив он, и удивление от того, что выжила она сама, и облегчение, когда эрна Кэдвен поверила, что мир вокруг состоит все-таки не из одних только орущих ртов и выпученных глаз, на которые уже слетаются первые мухи. А то она, признаться, уже начала в этом сомневаться.