Невольные каменщики. Белая рабыня

Деревьев Михаил

— Да, — спокойная, она даже, кажется, зевнула. От скуки? — Я позвоню тебе, — за этим последовал беспрекословный отбой.

Я не знаю, что раньше появилось во мне — ужас или возмущение. То есть как? Этот ученый япошка важнее чем… Важнее чем что?! — я театрально захохотал и рухнул на постель. «Позвоню тебе» — сегодня? Завтра? Через неделю? Я имею право сходить за хлебом, дорогая почитательница японских профессоров?

Я ревел, ныл, гоготал, пищал, клекотал, я ломался на постели, как молния,

и ворочался, как вольная борьба, и был еще далек от изнеможения, когда мне позвонил Дубровский.

— Что, дружище, сейчас к тебе придет одна знакомая? То есть не одна, с подругой? И ты интересуешься, как я насчет того, чтобы выпить, закусить с девчонками? Выезжаю!!!

В берлогу Дубровского я вошел со словами:

— Что, скажите мне, что вы все нашли в Японии?

Почему-то всем мой вопрос показался очень смешным. Меня усадили, успокаивая, налили. Выпили.

— Нет, вы мне все-таки скажите, что хорошего в государстве, в котором всего сто лет назад ни один человек не умел плавать, а водка крепостью двадцать градусов до сих пор?

Мы тут же выпили сорокаградусной отечественной.

Девчонки были то ли из Суриковки, то ли из Строгановки. Одна беленькая, другая черненькая, чтобы легче различать. Черненькая занималась построением глазок Дубровскому, вторая, соответственно, белянка, попыталась мне примирительно возразить.

— Но какие-то же достоинства есть у Японии, или хотя бы плюсы.

— Какие? — спросил я столь ехидно, что она задумалась. — Ты скажешь, необыкновенно благозвучный язык?

— Нет, — честно помотала она головою.

— Разве имеет право на существование язык, в котором портфель называется «кабан», а гора называется «яма».

— Да, с ямой они…

— Тогда, может быть, ты подашь голос за географическое положение Японии?

— Ни в коем случае, — очень серьезно заявила моя белянка.

— И будешь права, — опять выпили, — ничего путного нельзя ждать от страны, у которой есть только север и юг, но нет ни запада, ни востока.

Дубровский снова разливал.

— В Японии ты не мужик, если не делаешь себе харакири, — заявил он.

— Может быть, хваленая электроника?

— Ну да, — сказала белянка, ловя губами шпротину.

— Знаешь, что я на это отвечу?

— Что? — любопытство проняло даже чернявую подругу Дубровского, она решительно отстранила блудливую руку моего друга. Ее потянуло к знаниям.

— Вот что я отвечу, — я выпил, закусил хвостовой частью шпротины и громко сделал: — Ха! Ха! Ха!

Все зааплодировали.

— И последняя надежда — театр Кобуки, он же Но, он же все остальное…

Кое-как выбравшись из-за стола, я поставил ступни пятками друг к дугу, выпучил глаза и истошно завопил.

— Это значит, — обратился я к белянке, — поехали со мной.

Проснувшись, я тут же рухнул с кровати и полез под нее,

чтобы отключить телефон. Моя беляночка, оказавшаяся на поверку дебелой коротконогой идиоткой, решила, что я продолжаю оригинальничать, она расхохоталась, потребовала завтрак и голая отправилась в душ. Несколько секунд я лежал, успокаиваясь. Меня корчило при одной мысли, что Дарья Игнатовна, Даша может явиться с неожиданным визитом. Маловероятно, но вдруг ей захочется рассеять тень вчерашней ссоры.

Белокурая нимфа уселась за стол, небрежно завернувшись в простыню, при каждом движении обнажая одну из больших бледных грудей. У нее были ухватки человека, устраивающегося на этом месте надолго. При этом она честила в хвост и в гриву вчерашнюю «Японию», обнаруживая при этом какие-то даже исторические познания.

— А Порт — согласись — Артур, а тот же Мукден? Да и, вообще говоря, дрянь народишко.

— Зачем же так, — сдавленным голосом сказал я, все виды познаний казались мне отвратительными в этот момент, — народ как народ, даже очень ничего себе народ.

Блонда яростно поедала яичницу, запивая растворимым кофе.

— А страна? Ну что это за страна, одни острова, да и то с севера на юг?!

Я тоскливо посмотрел в окно, потом на опустевшую банку из-под кофе.

— Да ладно. Чили вон еще хуже.

— Чили? — заинтересовалась было собеседница, но предпочла вернуться к еде. Подчистив последние следы белка, она снова начала:

— Нет, ты мне скажи.

— Знаешь, — выдавил я, ненавидя себя, — жена тут должна приехать…

Блондинка моя приняла новость спокойно.

— Ладно, поеду.

И уже в дверях добавила:

— А ты, мерзавец, хуже японца.

— Что у тебя было с телефоном?

Я не успел ответить, мне было велено через два часа прибыть в Безбожный. Даже «навязали» в институте как самой молодой сотруднице, знающей английский язык, двух американцев в качестве «подопечных». Американцы эти интересуются современной молодой поэзией, так что «ты им все и расскажешь».

— Кроме того, это тебе самому может быть полезно.

— Да я, собственно, не стремлюсь быть переведенным на Западе.

— Не говори глупостей, — сказала Даша, и я почувствовал, что она поморщилась.

Я и в самом деле отдал бы сотню любых публикаций за возможность просыпаться с нею в одной постели. Но с прагматической точки зрения она, конечно, права. Хотя и с прагматической… не один и не десять раз я общался с разнообразными иностранцами: ни удовольствия, ни пользы. Вспомнил момент прощания со студенткой Суриковки и вместо облегчения (хорошо, что обошлось без последствий) испытал такое чувство, будто был этой ночью грязно и вульгарно обманут. Причем обманут был Дашей. Ни намека на чувство вины при полном сознании того факта, что я резвился сегодня в постели с чужой бабой. Интересный извив рефлексии.