Невольные каменщики. Белая рабыня
Шрифт:
В тоске я оделся, в тоске добирался до Безбожного и у самого входа в парадное мне стало совсем плохо. Я остановился, держась за ручку высокой двери, борясь с иррациональным желанием плюнуть на все и бежать отсюда куда-нибудь подальше.
Дверь сама ринулась на меня, уступая дорогу гигантскому лощеному мужчине в бежевом пальто и белом галстуке. Пахнуло одеколонной свежестью, уверенностью. Жест, которым он меня сдвинул со своего пути, настолько ему шел, что я даже не возмутился. Он тяжело и вместе грациозно спустился к своей машине, стоявшей прямо у крыльца. Солидно, как-то постепенно погрузился и величественно укатил.
Оба американских профессора — они оказались супругами и отнюдь не стариками — были уже на месте. На месте был и Дашин муж. Я видел его в первый раз, но, как ни странно, не испытал никакого потрясения. Все мое внимание было занято Игнатом Севериновичем, которого я тоже видел впервые. Невероятно широкоплечий гигант с усталым и невнимательным взглядом. Он рассеянно пожал мне руку, явно не представляя, кто я и зачем в его доме. Я не обиделся, потому что и к зятю, и к американской парочке он относился так же. Возможно, и вчерашний японец не полакомился его приязнью.
Некоторое время я шлялся сам по себе. Я понимал, что Даша не может оказать мне никаких знаков внимания, но она не оказывала мне даже знаков вежливости. Я не мог поймать ее взгляда. Между тем она была очень оживлена. Из разговора, в котором я не был приглашен поучаствовать, я узнал, что только что стало известно — Дарья Игнатовна едет вскорости в Англию по обмену как молодой ученый.
— Когда?
— После защиты.
У меня отлегло от сердца: не завтра.
Стол был уже накрыт. Я хотел для себя места поукромнее, подальше от тамады. Но стол был круглый, и мои обтрепанные рукава (как мне самому надоела эта тема) были на виду у всех желающих посмотреть на них.
Даша юлила перед отцом, отпускала чуток внимания гостям и полностью игнорировала мужа и любовника. Я не мог не почувствовать к этому Сереже некоей симпатии. Между нами началась легкая беседа, из которой я выяснил, что Даша не ждала его (мужа!) сегодня и поэтому серчает. Парень нравился мне, но как бы неактивно; мне было приятно, что он не похож на хвастливого холеного хлыща, каким он мне представлялся.
Игнат Северинович умело и снисходительно вел стол. Гости покорно, по-солдатски выполняли его авторитетные гастрономические советы. Он говорил, почти не двигая губами, произносимые им слова поэтому казались выношенными, происходящими напрямую из глубин колоритной натуры. «Выпейте водочки, выпейте». «Капустка, положите, положите, и вкусно, и недорого».
Ничего интеллектуально ценного, ничего житейски оригинального хозяин не сказал, но у меня осталось ощущение удивительно сочного и наполненного разговора. Время от времени он проводил огромной нечиновничьей ладонью по седому ежику волос, приоткрывая широкий рот, полный корявых, желтых, но совершенно здоровых зубов. Ел много, то есть пользовался пищей не в рекламных целях, а стремился по-настоящему утолить аппетит.
После этого застолья я понял, что Даша не могла относиться к отцу иначе, чем восторженно и благоговейно. Столь выдающиеся экземпляры мужской породы встречаются нечасто.
Кстати, «мамашка» мне совершенно не запомнилась, хотя я отдельно трепетал перед встречей именно с нею, после обстоятельства примерки джинсов. Она была слишком при муже, причем составляла значительно меньше его половины.
Пару раз разговор коснулся поэзии. Джейн, супруга профессора
Я был тут рекомендован Дашею как первоклассный эксперт в этой области. Слегка припухшие глаза профессора Джейн Соколофф остановились на мне. Что-то, видимо, в моем облике показалось ей неубедительным, несмотря на самые жаркие рекомендации, и она предложила мне короткий тест:
— Евгений Рейн?
— В каком смысле? — растерялся я.
Конечно же, она решила, что я не слыхал этого имени, и, отвернувшись от меня, объявила, что побеседовать с Евгением Рейном ей посоветовал Бродский. Напрасно я приподымался на полусогнутых ногах, понимающе гримасничал и тянул руку как отличник, для этих профессорских выходцев с Дона я перестал существовать как интеллектуальная единица. Все ехидные замечания о том, что Рейн лишь с большой натяжкой может быть назван «молодым поэтом», ибо по возрасту он даже старше того, кто его рекомендует (то есть самого Бродского), остались у меня во рту, были проглочены вместе со слюной.
От отравления злокачественной обидой меня спас Игнат Северинович.
— Рейн? Да я его знаю. Какой же молодой? Лет-то почти что моих дядька.
Джейн вежливо улыбнулась, оставаясь при каком-то своем мнении.
Как потом выяснилось, это заявление Игната Севериновича имело пикантный подтекст: работая в свое время в Госкомиздате, он сделал много для того, чтобы задержать выпуск первой книги «молодого поэта».
— Попробуйте вот эти зразы, хороши, заразы!
Мне захотелось побыть одному. Я отправился в туалет. Из коридора я увидел, что Даша на кухне. Одна. Оторвавшись от нарезаемого торта, она поманила меня сладким пальцем. Оглянувшись — комната с гостями была далеко — я подошел. Покровительственно улыбаясь, Даша встала на цыпочки и убедительно поцеловала меня в губы. Отпрянула, лишь услышав шаги в коридоре.
— Только это ты и умеешь, — сказала она, вручая мне поднос с нарезанным тортом.
Несколько однообразных недель. Я всматривался, вслушивался, принюхивался, но не сдвинулся ни на шаг ни в сторону опровержения своих ревнивых подозрений, ни в сторону их укрепления. Кажется, качнулась вон та ветка, что-то есть неестественное в расположении этой тени. Только и всего.
Из чего я мог соорудить достаточно убедительную ловушку для, может быть, несуществующего призрака? Наш с Дашей распорядок дня полностью подчинялся ее воле и нарушался в угоду ее капризам. Воля была изменчива, а капризы многочисленны. Я присутствовал в этом распорядке самыми неподвижными деталями — дежурства и лекции. Могут ли верстовые столбы догадаться о конечной цели путешествия этой брички?
Я пытался рассмотреть приметы измены в роскошной пестроте ее гардероба. Здесь была точка отсчета — я не сделал ей ни одного материально весомого подарка. Но и тут приходилось признаться в собственном бессилии — даже если этот новый хахаль дарит ей что-то, я не настолько умею разбираться в повадках вещей, чтобы определить их происхождение. На мой взгляд, все Дашины платья, юбки, джемпера, колготки и ожерелья имели оседлый, прирученный вид. И если вдруг мелькал подозрительный брелок или авторучка, всегда находилось простое, непринужденное объяснение.