Невольные каменщики. Белая рабыня
Шрифт:
Даше было отвратительно все то, о чем я выше упомянул. Секс был для нее не просто занятием, но серьезным делом. Он был для нее не средством, а целью, саму себя оправдывающей и исчерпывающей. Если это усвоить, то наши оригинальные свидания у Даши в комнате и в железной сторожке начисто избавляются от какого-нибудь сально-пикантного налета. Совокупление — суверенное физиологическое дело. Смешно к нему подмешивать что-то, скажем, алкоголь или любовь. Смешно требовать от человека, чтобы он получал удовольствие от помидора только в том случае, если он в него влюблен.
Судьба свела нас для того, чтобы мы питались друг другом. Все тонкие переживания вытеснялись
Приступая к постели, Даша преображалась. Томность, хрупкость, внешняя женственность — все это оперение осыпалось на подступах. Голый, мускулистый, отважный, выносливый воин любви попадал в мои объятия. В ее поведении был вызов, которому нужно было соответствовать.
Как я уже говорил, она относилась к этому делу серьезно, и речи не могло быть о том, чтобы отлынивать, лениться. Однажды, уже после всего, я попытался пошутить: «Знаешь, чем хороша групповуха? Можно сачкануть». Она облила меня таким презрением, что я, изувечив свое остроумие, сослал его в отдаленный замок.
У Даши был свой ритуал (наряду с изобретательностью), в той или иной степени воспроизводившийся каждый день, ибо только при определенной последовательности операций можно было вывести ее драгоценный вопль из лабиринта плоти. Ритуал этот был весьма запутанным и не вполне логичным. Только слепо верующий неофит мог безропотно горбатиться на этой ниве, отдавая большую часть урожая капризной барыне.
Получилась интересная ситуация: наша серьезность, жертвенность приводила к тому, что мы были невинны, чисты и непорочны даже в те моменты, когда производили друг над другом такие сексуальные вивисекции, в сравнении с которыми бледнел самый забубенный общежитский разврат.
Перечитав последние пять-шесть страниц, я, конечно же, заметил, что текст временами отбрасывает слишком заметную ироническую тень. Кусок мяса, вращаясь в недрах мясорубки, пробует посмотреть на процесс со стороны и высказать объективное мнение.
Мы сошлись, как мягкие жернова, но вытеснить Иветту не смогли. Вначале она превратилась в бесцветный голос на окраине воображения. Каждый вечер, проводив до такси свою пассию, побуждаемый редким видом жажды, я обращался к телефону. И узнавал много интересного. Например, как выяснилось, Дашу очень раздражает это ежевечернее отправление домой пусть и в самом дорогом виде, но муниципального транспорта. Машина отца забарахлила. Брат в командировке.
Но при чем здесь я, риторически восклицал я, когда до меня доходили слегка смягченные объективным Иветтиным голосом рассказы о том, как Дарье Игнатовне одиноко и неуютно одной на заднем сиденье и т. д. Припоминался мне и тот самый первый троллейбус для знакомства, куда я «швырнул девушку», даже не подумав проводить.
Я был в недоумении. Ведь я предлагал Даше остаться, но ее почему-то пугала возможность проснуться в моей постели. Машины у меня нет. Катить с нею в такси в Безбожный? Но в это время метро уже закрыто, каким образом я смогу вернуться? Она что, действительно хочет, чтобы я каждый раз провожал ее до дому, а потом к утру возвращался на Соколиную гору пешком?
Иветта соглашалась со мной, что это было бы безумием. Чувствовалось,
Неприятнее и глубже всего меня поразило вторжение в мои, если так можно выразиться, творческие дела. Разговор наш с Иветтой уже заканчивался. Я уже расслабился, и тут она заявила, что мою любовницу возмущает и пугает то, как я мало работаю. Сама Дарья Игнатовна ничего мне не сказала.
— Да, я мало «пишу», — в некоторой запальчивости начал я.
— Да, ты мало пишешь. Как ты собираешься обеспечивать семью?
— То есть что? Она что?
— С мужем ее практически ничего не связывает.
Честно говоря, я был по горло сыт своим первым браком, если бы у меня спросили, собираюсь ли я в ближайшее время жениться, замахал бы в ответ руками. Вместе с тем, мне было приятно, что я в качестве жениха вхожу в планы Дарьи Игнатовны. Я чувствовал, что меня как бы повысили в звании.
— Да, материальное положение, имеет для Даши большое значение, — тон Иветтиного голоса приобрел адвокатский оттенок. Она честно пыталась защитить позицию, для нее самой неприемлемую. — Ты еще студент…
— Во-первых, я уже заканчиваю, а во-вторых… то есть получается, я уже напрашиваюсь?!
— Меньше четырехсот в месяц — это нищета.
— Что, — хохотнул я, — четыреста?! Посуди сама, Иветточка!
— Меня убеждать не надо, — мягко сказала она, — но Даша совсем другое дело. Стиль жизни сломать трудно. Многолетний стиль. Не имея возможности позволить себе то, что она привыкла себе позволять, она будет чувствовать себя несчастной, даже если все остальное будет… — до этого места она говорила как по-писаному, а здесь ей нужно было искать слово, — очень хорошо.
— А нынешний, он как, зарабатывает?
— В том-то и дело, что они сидят на шее у Игната Севериновича, и Даше очень стыдно и не хочется повторения.
— Ты знаешь, все это меня занимает мало (я врал). То есть, если вдуматься, на что я должен пойти? Все бросить, завязать на узел все лирическое, отложить подальше и горбатиться на пяти работах, чтобы радовать взор этого графомана?
Иветта вяло меня поддержала. Впрочем, по мере того, как говорила, она все больше солидаризировалась с моим возмущением.
— Если смотреть со стороны, то, конечно, все эти предварительные условия выглядят смешно. Даша, конечно, моя близкая подруга… И то, что я тебе скажу, может быть, выглядит как предательство. Но я скажу. Скажу, что тебе не надо туда соваться, — и тут же перехватила себя, вспомнив о своем нейтралитете, — впрочем, решай сам. Не слушай никого. Я и так грех на душу беру, ведя с тобой все эти речи.
Ну вот, значит, мало работаю. Я подошел к импровизированному письменному столу, собранному из отбившихся деталей местной мебели. Дашу умиляла моя изобретательность. Но теперь-то я понимаю, это было умиление богатой дамы, наблюдавшей за тем, как голь воплощает свои выдумки. Именно за таким столом, говорила она, создаются великие книги. На старой двери, укрепленной на спинках двух подгулявших стульев, лежало все эти недели одно и то же стихотворение. Типичное маргинальное произведение. «Поэт и Чернь». Чернь была написана с большой буквы потому, что являлась населенным пунктом среди ясных полян Тульщины. Там отличный парень и хороший мой приятель Юрка Кабанов пристроился с семейством при местной школе после окончания нашего зловещего вуза. Мы не были закадычными друзьями, хотя выпивать нам случалось. Интересовал он меня главным образом своими стихами.