Невостребованная любовь. Детство
Шрифт:
– Господи, Люба, покаялась бы ты перед Никитиной, раз уж перед моей матерью поздно каяться, – посоветовала Надя тётке.
– Что? Чтоб я, Любушка-ка Семёнова, перед кем-то каялась! Чтоб я Любушка-ка Семёнова попросила прощения у Никитишны – не будет такого никогда, – гордо выпрямилась тётка.
– Тебе же легче будет. Сними грех с души.
– Легче? А мне и так легко. Я, чай, в столовой совхозной работаю, плачу за чашку, а домой приношу столько, сколько мне надо. А Пётра моего, хоть и молод, Петром Ивановичем величают, хотя и простой комбайнёр. Медаль вон получил за добросовестный труд. Я молода дурой была, всё по возрасту посолидней себе искала. Оказывается, молодым завладеть проще. Главное, чтоб ты у него первой была, значит,
– Что же ты такое плохое говоришь о ней? Это она за тебя отсидела.
– А ты хотела, чтоб я сидела вместо неё? – вызывающе подбо-ченилась тётка.
– Если бы тебя посадили, ты сидела бы за себя.
– Ты, святоша, со своим братцем тоже со стола отца с матерью ели. Не объедали бы стариков, может, и горох не понадобился бы!
Муж тётки проснулся, в одних трусах вывалился из горницы:
– Чего орём бабы? Кто тут куда, какой горох? А ты, – обратился он к Наде, – чего стоишь, иди со скотиной управляйся! Чего смотришь, думаешь, тебя в три-то глотки тут запросто так кормить будут? Давай, давай иди!
Зашароебился и шлёпнулся задом на лавку. Люба испуганно смотрела на мужа: а вдруг он всё слышал. Но Пётр снова захрапел и чуть не свалился на пол с лавки, Люба поддержала его и наклонила обмякшее тело пьяного мужа вдоль лавки, чтобы впредь не упал.
Надя молча одела девочек, взяла младшую на руки и свой кошель, старшую едва растормошила, принуждая ту пойти за ней. У порога остановилась, перехватила кошель в другую руку, в которой держала ребёнка, и свободной рукой погладила пальто, что висело на вешалке у входа, и сказала:
– Пальто-то мамино. Ты взяла его на вечер, на свидание сходить, а всё ещё носишь! – не прощаясь, вышла из избы. Хлопнувшая дверь, привела в чувство Петра, он обвёл избу мутным взглядом и спросил:
– А эти-то где?
– Ушли, – ответила жена.
– Так это, что получается? Я их выгнал? – едва ворочал языком муж.
– Ну, выгнал, так выгнал, – с довольными нотками в голосе сказала жена.
– Нехорошо как-то на ночь с детьми-то, – изобразил на лице Пётр раздумье.
– Ничего. Тут всего четыре километра, дойдут, – успокоила Люба мужа, – через час дома будут.
Люба переживёт всех своих сестёр. Но Бог не забудет о её грехе. Она переживёт своего второго сына. Переживёт своего младшего сына – шестого из детей, который получит ранение в позвоночник во время войны в Афганистане. Он вернётся в село, женится на женщине с ребёнком, усыновит её сына. Жена ему родит дочь, а позже ещё двух сыновей. Старая рана даст о себе знать, врачи предрекут ему полную неподвижность. Он повесится, оставив записку: «Хочу, чтоб мои дети запомнили меня здоровым».
Показал отец «дорогу» своим сыновьям: спустя несколько лет на кладбище, после погребения покойницы бабы Любы, когда народ стал расходиться, я повернулась в ту сторону, где, помнилось мне, должна быть могила младшего сына бабы Любы – тёзки и друга моего родного брата Василия, с которым я приехала на похороны, – мне сказали:
– Да, вот здесь могилка Васи и его сыновей.
– Как сыновей?! – меня словно током ударило.
– Все трое повесились, – тихо сказала женщина.
– Как повесились? Как это – втроём повесились?
– Они не враз. Они по очереди, через некоторое время. Тёмная здесь история.
Так вот на кладбище центральной усадьбы совхоза находится могила Василия Семёнова, младшего сына бабы Любы, а рядом три могилы его сыновей…
Ни один художник никогда не напишет такой картины, какие картины дарит нам природа. Ни один писатель, или сценарист не придумает такого сюжета, какой нам преподносит сама жизнь.
Было
– Слушай меня, жена моя. Хватит, дважды уходила, пора понять – никому ты не нужна. Так нещего и бегать, людей смешить. Да, я гуляю, но в отличие от тебя в подоле не приношу. – Указал он на вторую дочь. – Щё смотришь? Забыла, когда её родила? Да я всё знаю и знал через неделю после твоих курсов. Но я, как мог, скрывал это. Пойми: я люблю тебя, и ни одна баба тебя мне не заменит. Я люблю наших детей и никогда их не брошу. Вы моя семья. Но я здоровый молодой мужик, мне нужна женщина, а ты вот опять беременна. Тогда в первый раз, когда твой братец стащил деньги, я эту, с которой ты меня видела, просто пожалел, у неё семь лет мужика не было. Просто, на нервах не понимал, щё делал. Я простил тебя, и ты прощай мне мои похождения. Не принимай это близко к сердцу, не воспринимай это как измену. Просто я такой, таким ты меня и полюбила. Так люби и дальше, – помолчал и спросил:
– Ты щё, из больницы сбежала?
– Сбежала, – сухо ответила Надя.
– Щего не лежалось? У нас, слава Богу, баба Дуся есть, с детьми-то сидеть.
– В палате две девушки лежали на сохранении, так они при мне меж собой из-за тебя цапались.
Это новость застала Николая врасплох: «Вот те на! Вляпался, доигрался! Только щё жену упрекнул, щё в подоле принесла, а у самого сразу две!» Подумал, подумал Николай и сказал жене:
– Мой брат Владимир, ты знаешь его, теперь в Копейске живёт, на шахте работает. Видел я его, звал он меня жить в город. Так щё поедем. Мне самому эти бабы надоели. Хватит мотаться по деревням.
На том и порешили.
В Копейске семье Николая выделили одноэтажный кирпичный дом, поблизости никаких жилых домов не было. Само место расположения говорило о том, что это здание было когда-то предназначено для каких-то производственных нужд. У дома был небольшой сад, в котором росли только тополя. С фасадной стороны, в метрах десяти от дома, проходила дорога, по которой постоянно ездили самосвалы, сильно пыля. С этой же стороны дома была колонка, которая трубой выходила изнутри дома. Периодически к ней приходили люди за водой, когда отключали воду в высотках. Дом стоял от ближайших домов улицы примерно в ста метрах. Между большими домами и домом семьи Греховых была живая изгородь из кустов акации. Со стороны, где был вход в дом, в метрах десяти, был большой обрыв, внизу которого проходили рельсы. По этой железной дороге часто паровозы возили вагоны с углём. Когда составов не было, стайка пацанов играла, подкидывая монетки и что-то измеряя там на четвереньках. В противоположной стороне от жилого квартала находилось на приличном расстоянии от их жилья ничто похожее на завод или какое-то производство за очень высоким забором. У дома никаких надворных построек не было. Внутри дома была одна большая комната и простой камин. Вместо сеней был небольшой тамбур и в две ступеньки крыльцо.