Невостребованная любовь. Детство
Шрифт:
Когда Наташе было почти четыре года, рука её зажила. Шрам был не выпуклым, как это часто бывает при ранах, а, наоборот, имел углублённую рыхлую, как бы рваную, поверхность. Мать перестала кормить её грудью и снова забеременела. В начале сентября стояли жаркие чудесные дни, но беременная Надя тяжело переносила жару и потеряла сознание прямо на работе. Бригадир по единственному проводному телефону, который находился в конторе, вызвал машину скорой помощи из района. В больнице врач осмотрел пациентку и отправил её к гинекологу. Гинеколог дал ей направление и настоял, приказал лечь на сохранение. В палате было четыре койки. Надя была довольна только одним: хоть не по своей воле, но полежит-отдохнёт.
– Вот и мама! А ты чего это так быстро вернулась?
– Отпустили, – соврала Надя. – Спасибо, баба Дуся, что бы мы без вас делали? Идите, отдыхайте.
– Да ладно! Всё нормально, без вас-то я совсем от скуки сникла бы. Я ведь дома-то одна даже есть не могу, а у вас ем. Ладно, пока! Пойду я, – и ушла.
Надя села на лавку и стала ждать мужа. Николай всё не приходил и не приходил.
– Да что же это такое? В ночную смену, что ли пошёл? Баба Дуся почему-то ничего не сказала. Неужели ещё и четвёртую завёл? Кобель ненасытный! Да как так можно?
Забрезжил рассвет. Надя встала, разбудила дочерей, покормила их. Собрала самое необходимое в сумку, взяла маленькую на руки, а вторую за руку и вышла из дому. Почему-то на этот раз она была уверена, что дед с бабкой примут её с детьми, хотя бы на время, а там муж уедет к себе на Родину, и она вернётся обратно в свою избушку. Когда она подошла с дочками к избе стариков, баба Нюра выгоняла корову в табун.
– Ты чего это так рано, да ещё с детьми? – строго спросила бабка.
– Пустите к себе на несколько дней пожить? – попросилась Надя к ним в дом.
– Чего ещё выдумала? Вышла замуж – живи! У всех всякое бывает – терпят, и ты терпи. Нарожала, чего теперь дёргаться? Иди домой, – отказала в помощи баба Нюра внучке.
– Я ненадолго. Николай узнает, что я ушла и уедет к себе на Родину, и я обратно с детьми вернусь в свою избу, – не поверив своим ушам, настаивала Надя.
– Ничего знать не хочу! Не ходи, не позорь нас! – ответила бабушка и захлопнула калитку перед внучкой.
Надя, ошеломлённая таким приёмом, растерянно постояла у ворот и пошла прочь: «Куда идти? Обратно? Только не обратно!» И Надя пошла на центральную усадьбу совхоза к своей старшей тётке Любе. С двумя детьми и кошелём на руках добрела она до избы тётки, когда та выходила из избы:
– О! А ты чего тут? – удивилась та, увидев племянницу с детьми.
– От Николая ушла. Пусти на пару дней, дадут жильё, съеду.
Да, в советское время всем приезжим дояркам давали жильё по первой просьбе, одно условие было: должна работать именно дояркой.
– Съедешь, говоришь? – постояла, подумала тётка. – Ну, ладно, заходи, – запустила племянницу с детьми в избу и указала на кучу грязного белья на полу:
– Пока нечего делать, перестирай! – и ушла на работу.
Весь день Надя не разгибала спину над корытом, стирая грязное чужое бельё. К вечеру пришла Люба, ведя своего мужа Петра под ручку. Муж тётки умудрился где-то хорошо напиться и, опасаясь гнева своей жены, предпочёл лечь спать и удалился в горницу. Люба принесла с работы в двух стеклянных трёхлитровых банках готовый борщ и покормила своих четырёх детей, а Надя покормила своих девочек. Когда дети поели, Люба своих четырёх детей уложила в горнице спать. Девочки Нади, утомлённые затянувшейся прогулкой и игрой с детьми в чужом доме, заснули на лавке. Люба и Надя сами сели за
– Ну, рассказывай.
– Да что тут рассказывать? Гуляет он. После обморока меня на сохранение положили, а в палате, прямо при мне, две неместные дамочки стали цапаться меж собой из-за своего любовника, а этим любовником оказался мой Николай. Где он их только выискал? Там смотреть не на что! По окрестным сёлам уже стал любовниц заводить. Я из больницы сбежала, он, видно, не ожидал такого от меня. Приехала домой, а его нет. С дочерями бабушка-соседка сидит. До утра прождала, а он так и не пришёл. Собрала детей и вот пришла. Не хочу жить более с ним.
– Удивилась бы я, если такой мужик, как твой Николай, из-за такой жены, как ты, гулять не начал бы. Петух-то он ещё тот! Всё так, как и должно быть! Видела? Я вон привела своего, рот открыть боится. А ты овца, кому не лень, тот об тебя ноги вытирает. Настоящая дочь своей мамы.
– Что же ты такое говоришь? – спросила Надя, она ожидала от тёти, если не сочувствия, так хоть какую-то поддержку.
– А ты что же думала, я тебя жалеть буду? Твою мать не жалела и тебя не пожалею.
Надя подумала: «Что же я могла ждать от неё? Хорошо хоть пустила», – и спросила вслух:
– Почему ты всю жизнь не любила меня? Что я тебе плохого сделала?
– Ничего. Сам факт твоего существования бесил меня, – чистосердечно призналась тётка.
– Как так? – изумилась племянница.
– Просто я смотрела на тебя и понимала, что ты должна была быть моей дочкой, а не дочерью Марии.
– Как так? – ещё больше удивилась Надя.
– Егор мне нравился. Чем твоя мать могла увлечь его? Не знаю. Песнями своими заколдовала, что ли? Так и я, вроде, неплохо пою. Егор отверг мою любовь и женился на Марии. Тут ещё меня твоей нянькой сделали. Не могла я ей этого простить. Подговорила Веру, твою мачеху, чтобы та подыграла мне, местные не стали бы мне помогать. Оговорила я твою мать, а Вера подыграла, вот Егор и поверил, что Мария нагуляла тебя и ты не его дочь. Ушёл он от Марии, но женился не на мне, а женился на Вере. Мария во второй раз замуж вышла, за татарина вышла, и жили душа в душу. Я была уже зрелой девицей, а в деревне сидеть в старых девах стыдно, хоть и время послевоенное. Я не из хилых, хромых да страшных невест, я девка-то видная, сильно задевало меня это. Если бы Мария и татарин плохо жили, не так больно было бы мне смотреть на их счастье. Вот я и его обманула, он ведь залётным был мужем, быстро поверил, что жена гуляет без него.
– Грех-то какой! – вырвалось из груди Нади.
– Да брось, святоша! Каждый в этом мире выживает, как может.
Надя встала, подошла к лавке, где спали её уставшие дочки, обернулась, тётка злорадно спросила:
– Ещё что-то хочешь узнать?
– Это ведь ты в детстве слизывала сливки с кринок с молоком и своровала конфеты со стола?
– Я, кто ж ещё! Мне сливки казались такими вкусными! А ты чего тогда краснела? – улыбаясь, подтвердила Люба.
– Мне казалось, это так стыдно: слизывать тайком сливки, когда все голодают, – ответила племянница.
– Не краснела бы, никто на тебя и не подумал. Ещё вопросы есть?
– Почему ты всегда называла меня Никитишной?
– А ты кто? Никитишна и есть! Та бы не краснела, так бы и не отсидела четыре года за воровство, которого не совершала.
– Люба! – Надя аж вскрикнула, – так это ты была, ты взяла горох?
– Я! Неужели до сих пор не догадалась, тупая ты наша? Я взяла и не жалею. Когда отец с матерью не смогли подняться, и Нина слегла, я решилась. Стала ходить по ночам к сторожу амбара с семенами и, в конце концов, подлегла под него. А ведь я тогда ещё девкой была. Не горох, так не знаю, выжили бы отец с матерью, да Нина или нет?