Нежданное богатство
Шрифт:
Этотъ вопросъ днемъ и ночью стоитъ передъ Степаномъ Егоровичемъ и Анной Ивановной; съ этимъ вопросомъ они нердко обращаются другъ къ другу, но отвта на него дать не могутъ. Лучше ужъ и не думать — и помимо этихъ думъ тяжелыхъ каждый день приноситъ свою заботу. Весь-то улей обшить, одть, обуть и накормить надо, и такъ вонъ дти въ лтнюю пору босикомъ бгаютъ, потому что рдко на всхъ обуви хватаетъ; платьишки тоже, какъ ни бейся, драныя. Поповскія дочери то и дло надъ Кильдевскими барышнями смются, такъ «босоногими барышнями»
III
Среди такихъ бдъ и заботъ Кильдевыхъ застало новое великое бдствіе, охватившее вс приволжскія страны. Прикащикъ Степана Егоровича и самый довренный его человкъ, Наумъ, какъ-то здилъ въ городъ для продажи деревенскихъ продуктовъ и закупки всего нужнаго по хозяйству. Вернувшись и представивъ господину отчетъ въ возложенныхъ на него порученіяхъ, Наумъ не уходилъ, мялъ шапку въ рукахъ, очевидно собирался сообщить что-то важное.
Степанъ Егоровичъ замтилъ это.
— Что ты, Наумушка? — озабоченно спросилъ онъ:- али не ладное что случилось? такъ говори, не мнись, ради Бога!
Наумъ таинственно повелъ глазами на присутствовавшихъ въ комнатк трехъ дочерей и двухъ сыновей Кильдева и, наклонясь къ самому уху господина, прошепталъ:
— А прикажи-ка ты, батюшка Степанъ Егоровичъ, барчатамъ-то выйти, такое, вишь ты, дло, что негоже при нихъ разсказывать — испужаются…
Кильдевъ зналъ своего Наума за мужика разумнаго и степеннаго; коли такъ пугаетъ — видно и впрямь бда какая стряслась. Онъ веллъ дтямъ выйти и заперся самъ-другъ съ прикащикомъ.
— Да говори, не томи, язва, что ли какая, черная смерть у насъ показалась?
Наумъ перекрестился.
— Нту, батюшка, отъ этого горя Богъ миловалъ; а прослышалъ я въ город про другое: за Волгою неладное творится… Царь Петръ едоровичъ живъ объявился, съ большущимъ войскомъ идетъ, много тамъ крпостей да городовъ забралъ, царицыныхъ генераловъ на-голову разбилъ, и чудное про него баютъ: баръ, вишь ты, всхъ вшаетъ, да съ живыхъ кожу сдираетъ; а крестьянство не трогаетъ, мало того — вольную всмъ даетъ, землями надляетъ. Народъ къ нему валомъ валитъ, и опять тоже съ нимъ и нехристи: башкирцы, калмыки и мордва — видимо ихъ невидимо, баютъ…
Степанъ Егоровичъ слушалъ, широко раскрывъ глаза, и въ первую минуту даже никакъ-не могъ поврить такому длу.
— Да отъ кого ты слышалъ, кто это болтаетъ?! Какой нибудь разбойникъ вздорную сказку пустилъ, другой повторилъ, а ты и уши развсилъ!
— Нтъ, батюшка, нтъ, Степанъ Егоровичъ, — съ убжденнымъ и важнымъ видомъ проговорилъ Наумъ: — то не сказка, весь городъ знаетъ, да и войско царицыно, вишь ты, идетъ ужъ. Начальство толкуетъ — то не царь Петръ едорычъ, то, молъ, бглый казакъ Емелька Пугачевъ…
Степанъ Егоровичъ опустился на стулъ и совсмъ растерянно глядлъ на Наума. Онъ все еще никакъ не могъ взять въ толкъ невроятную и страшную новость.
— Да,
Наумъ какъ-то загадочно ухмыльнулся.
— Это точно, — сказалъ онъ:- да, вишь ты, тотъ, Емелька-то, самозванщикъ, вишь ты, онъ крестьянству волю сулитъ, да землю…
И замолчалъ. Степанъ Егоровичъ, наконецъ, все понялъ. Онъ чувствовалъ какъ блднетъ, какъ морозъ подираетъ его по кож. Наумъ заговорилъ опять:
— Меня-то не обманешь, мн воли да земли не надо, я за твоею милостью, батюшка ты нашъ, живу какъ у Господа за пазухой (при этихъ словахъ онъ почти земно поклонился Степану Егоровичу). Ну, а самъ тоже, вдь, знаешь, иные-то господа съ нашимъ братомъ что длаютъ. Вонъ, хошь Юрловскихъ взять для примра: все село волкомъ воетъ, разорились въ конецъ, чуть съ голода не помираютъ, а тутъ баринъ съ нагайкой да съ охотничками своими по избамъ рыщетъ; двки-то по амбарамъ, да по хлвамъ прячутся, да не спрячешься, гд ужъ тутъ… всхъ какъ есть на барскій дворъ гонятъ… всхъ перепортилъ… страсть! Такъ не токмо что Емелька, а самъ чортъ, прости Господи, приди къ нимъ, да скажи про волю, такъ они и чорта царемъ величать учнутъ…
Долго толковалъ Степанъ Егоровичъ со своимъ разумнымъ прикащикомъ и тяжело было у него на сердц. Однако, заботы да работы скоро ослабили впечатлніе страшной новости, забылись многозначительныя слова Наума, все стало представляться въ иномъ свт. Казаки взбунтовались за Волгой, бглый Емелька шайку набралъ! И прежде то-же бывало. Придетъ царицыно войско, переловятъ воровъ — бунтъ утихнетъ; да и далеко, вдь, это, за Волгой. Совсмъ было успокоился Степанъ Егоровичъ, только ненадолго: пріхалъ сосдъ-помщикъ, да и опять про Емельку такія страсти разсказываетъ, что не дай Богъ.
И пошло день это дня все хуже и хуже. На всхъ страхъ такой напалъ, вс съ вытянутыми лицами. Говорятъ уже не про одного Емельку: то тамъ, то здсь мужики бунтоваться начинаютъ. Въ город полная тревога: начальство не знаетъ, что длать, одни кабатчики торжествуютъ, народъ пьянствуетъ какъ никогда, по улицамъ безобразіе, крики, драки, и то тамъ, то здсь раздаются фразы: «вотъ постойте, подождите малость, надетъ батюшка Петръ едорычъ, пожалуетъ намъ волюшку, а съ господъ живьемъ кожу сдеретъ себ на барабаны!»
Ходитъ Степанъ Егоровичъ съ опущенной головою, тошно жить становится; въ дом, среди женскаго населенія, да между дтьми, только и разговору, что про Емельку. И откуда это только разныя новости являются, совсмъ непонятно, а каждый день что-нибудь новое приходится слышать. Дти жмутся другъ къ другу и толкуютъ о томъ, какъ Емелька поймалъ десять генераловъ, повсилъ ихъ всхъ на одной вислиц, потомъ содралъ съ нихъ кожу, кожу эту набилъ соломой, сдлалъ чучелы, одлъ въ мундиры и отправилъ прямо къ цариц.