Нежданное богатство
Шрифт:
VIII
И такъ, Степанъ Егоровичъ и по собственному пониманію, и по совтамъ Наума, положилъ всячески ублажать своего страшнаго друга и ни въ чемъ ему не перечить. Но было, однако, обстоятельство, гд онъ ршился пойти наперекоръ Фирсу.
Проживъ около недли въ Кильдевк посл послдняго набга, Фирсъ какъ-то получилъ благопріятное извстіе и ршился снова «выступить въ походъ», какъ онъ выражался. Онъ сдлалъ смотръ своимъ главнымъ силамъ, расположеннымъ по избамъ въ деревн (въ дом Кильдева жилъ только самъ онъ со своимъ деньщикомъ, очень глупымъ, но необыкновенно сильнымъ малымъ изъ башкирцевъ,
— А вотъ, что я надумалъ — подемъ-ка, братецъ, съ нами, что ты все тутъ киснешь, мы съ тобой славно попируемъ… Знаешь, чай, село Кирсаново, вдь, это всего верстъ тридцать отсюда. Сидитъ тамъ старый воронъ въ своихъ каменныхъ палатахъ, добра, баютъ люди, видимо невидимо, ну такъ этого стараго ворона мы спихнемъ и знатно попируемъ… демъ, братъ, демъ тутъ и толковать нечего…
Степанъ Егоровичъ поблднлъ, но все-же твердымъ голосомъ отвчалъ Фирсу:
— Никуда я съ тобой не поду.
Фирсъ поморщился и какъ-то криво усмхнулся.
— Зачмъ такъ? — проговорилъ онъ.
— А затмъ, что не подобаетъ мн съ тобой здить… Я теб не указчикъ и не судья — Богъ теб судьей будетъ, передъ нимъ ты и отвтишь. Я вотъ смерти отъ тебя себ и своимъ ожидалъ, ты насъ въ живыхъ оставилъ, зла намъ не сдлалъ, ну, и спасибо теб великое… Полюбилась теб Кильдевка — и живи въ ней, длай, что знаешь. А душу мою не трожь… оставь: въ твоей власти убить меня, это такъ… кликни, коли хочешь, башкирца своего, прикажи ему связать меня по рукамъ и по ногамъ и тащи меня куда знаешь, а доброй волей никуда я съ тобой не поду.
Степанъ Егоровичъ замолчалъ, тяжело переводя дыха. ніе и быстро шагая по маленькой комнатк, своей прежней рабочей комнатк, теперь превращенной въ обиталище «Петра едоровича», устланной и обвшанной дорогими коврами, наполненной всякимъ оружіемъ и вещами.
— И это твое послднее слово? Такъ-таки и не подешь?
— Не поду, хоть сейчасъ-же на вислицу тащи, не поду!..
— Зачмъ на вислицу, а что стараго друга потшить не хочешь, это неладно. Ну, да что съ тобой длать, коли нтъ — такъ нтъ!
Видимо раздраженный, Фирсъ вышелъ изъ комнатки, на весь домъ гаркнулъ, чтобы ему запрягали его коляску, и скоро ухалъ, не простившись съ хозяиномъ.
Вс въ дом вздохнули свободно, барышни сняли съ себя дареные наряды, надли свои старенькія платьица и вышли на крылечко, дти разсыпались по огороду. Степанъ Егоровичъ тоже вышелъ изъ дому и пошелъ отыскивать своего Наума, безъ котораго не могъ теперь прожить часу. А Наумъ и самъ идетъ къ нему навстрчу.
— Улетли вороны! — въ одинъ голосъ сказали другъ другу и господинъ и приказчикъ.
Степанъ Егоровичъ, конечно, сейчасъ-же повдалъ Науму о своемъ разговор съ Фирсомъ. Наумъ нсколько заинтересовался.
— Ну, и что-же онъ, не неволилъ?
— Нтъ, только непонутру это ему было.
— Вотъ это ладно, сударь, что съ нимъ не похалъ — это не слдъ, да нон и опасно. А я къ твоей милости шелъ — хошь диковинку покажу? Тутъ недалече — пойдемъ-ка!
— Что такое?
— А вотъ самъ увидишь, потерпи малость.
Степанъ Егоровичъ послдовалъ за Наумомъ. Они вышли со двора и направились въ маленькую
— Глянька-съ! — сказалъ онъ.
Степанъ Егоровичъ глянулъ, да такъ и обмеръ: на дуб, на толстомъ суку виситъ человкъ. Онъ сдлалъ нсколько шаговъ, вглядлся и крикнулъ:
— Господи! да это отецъ Матвй… это его они, разбойники, повсили… и не шелохнется… померъ!..
Ужасъ охватилъ Степана Егоровича при этомъ, никогда еще не виданномъ имъ, зрлищ. Онъ перекрестился и стоялъ не шевелясь, невольно глазъ не отрывая отъ страшнаго дерева.
— Да когда-же это было? Неужто Фирсъ?!
— А на зар еще, — отвчалъ Наумъ:- и Фирсъ, надо сказать, тутъ непричемъ, а это башкирцы да татарва проклятая. Много, вдь, у него этихъ нехристей въ шайк — и страсть они поповъ не любятъ. Какъ тамъ отецъ Матвй ни увивался передъ ними, какъ ни ублажалъ ихъ — не могъ потрафить. Домишко-то его они начисто ограбили. Еще намедни на деревн слышалъ я, галдли промежъ собой: «доберемся до попа, вздернемъ». Ну, вотъ и вздернули… Подобрались они это ночью, выволокли его, сердечнаго, никто и не слыхалъ; а дочекъ, поповенъ-то, обихъ связали, платки въ ротъ, чтобы въ усадьбу крику не слышно было, да на деревню. Он и посейчасъ тамъ воютъ — ажно смотрть жалко… и ужъ надругались-же надъ ними разбойники, охъ, горькаго сраму!..
Наумъ замолчалъ. Молчалъ и Степанъ Егоровичъ, опустивъ голову и чувствуя, какъ на глаза набгаютъ слезы.
«Вотъ и отецъ Матвй, — думалось ему:- съ крестомъ да хоругвями встртилъ „Петра едоровича“ и только грхъ взялъ на душу, а не избгъ погибели, а двочки, чмъ-же он-то виноваты? Старшая вонъ и невстой ужъ была».
— Ну, что-же теперь, Наумъ? — очнувшись сказалъ онъ:- вдь, благо нту разбойниковъ, отца то Матвя съ честью похоронить надо бы!
— Затмъ и привелъ тебя, сударь. Какъ теперь прикажешь?
Степанъ Егоровичъ съ тяжелымъ чувствомъ распорядился похоронами, а самъ поспшилъ на деревню, чтобы поскоре увести несчастныхъ поповенъ къ себ и сдать ихъ на попеченіе Анны Ивановны и дочекъ. На бдныхъ двушекъ безъ тоски глядть было невозможно. Он ужъ знали объ участи, постигшей отца ихъ, но отца он не особенно горячо любили, у нихъ было другое, боле тяжкое горе: ихъ юность была поругана самымъ жестокимъ, самымъ отвратительнымъ образомъ.
Весь этотъ день въ кильдевскомъ домик слышались стоны и рыданія.
IX
Фирсъ на этотъ разъ пробылъ въ отлучк дв недли и вернулся окруженный своей ватагой, съ шумомъ и гамомъ, на лихой тройк, изукрашенной лентами и бубенчиками. Онъ былъ уже полупьянъ, очень веселъ, и очевидно совсмъ позабылъ размолвку, происшедшую между нимъ и Степаномъ Егоровичемъ передъ отъздомъ. Онъ шумно съ нимъ расцловался, объявилъ Анн Ивановн и домочадцамъ, что все это время скучалъ по нимъ и теперь радъ отдохнуть въ тишин и съ милыми людьми.
— А вы, ребятки, что смотрите? — обратился онъ къ дтямъ:- думаете, съ пустыми я руками? — Анъ нтъ, всмъ гостинцевъ навезъ, никого не забылъ. Теперь вотъ поздно, поужинать да и спать пора, а подождите, завтра утромъ увидите…