Нежданное богатство
Шрифт:
— Марьей зовутъ, — отвтилъ Степанъ Егоровичъ дрогнувшимъ голосомъ.
У него явилось новое опасеніе:
«А ну какъ пріятель захочетъ воспользоваться своею силой?! вдь, говорятъ про него, что онъ отовсюду двокъ къ себ въ ставку таскаетъ».
А пріятель въ это время подходилъ уже къ Машеньк, которая трусливо пятилась отъ него, пока не наткнулась на стну.
— Не пугайся меня, сударыня Марья Степановна, — проговорилъ Фирсъ, стараясь изобразить на своемъ красномъ, но все еще красивомъ лиц, ласковую улыбку:- прошу любить да жаловать.
Онъ вспомнилъ совсмъ почти позабытое имъ петербургское обращеніе и звонко поцловалъ у Машеньки руку. Она вскрикнула и бросилась бжать изъ комнаты.
Фирсъ смялся.
— Неужто я такой страшный,
Защемило сердце у Степана Егоровича. Въ это время вошелъ разбойничій «полковникъ» и съ видимымъ изумленіемъ и подозрительно оглядлъ всхъ и каждаго. Онъ не былъ посвященъ въ тайну Фирсовой шутки и не могъ понять, что все это значитъ, какимъ образомъ помщичьему семейству удалось избгнуть казни и почему свирпый Фирска въ такомъ благодушномъ и веселомъ настроеніи духа. Онъ нашелъ нужнымъ продолжать свою роль и, низко поклонившись атаману, хриплымъ и дребезжащимъ голосомъ, произнесъ:
— Какое приказаніе изволишь дать, государь?
— А это вотъ нужно потолковать съ хозяиномъ да съ хозяйкой, — отвтилъ Фирсъ:- и какъ они укажутъ, такъ намъ и размститься.
VII
Черезъ недлю невозможно было и узнать Кильдевскую усадьбу. Совсмъ новая дятельность закипла въ «уль» Степана Егоровича. Появился новый шмель — шумливый, грубый и страшный и заставилъ пріумолкнуть и попрятаться прежнихъ маленькихъ пчелокъ. Фирсъ остался вренъ внезапно пришедшей ему мысли. Кильдевка пришлась ему по нраву.
На просторномъ, заросшемъ густою травой двор Степана Егоровича появились плотники изъ шайки «пугача», навезли бревенъ и стали строить разные сараи и вышки. Работа кипла и, по мр того какъ поспвала та или другая постройка, изъ глухого лса, изъ прежней стоянки, появлялись обозъ за обозомъ. Приходили эти обозы по большей части ночью, а Степанъ Егоровичъ не зналъ, что именно привозится и складывается въ сараи; но хорошо все-таки зналъ, что это добро, награбленное шайкой Фирса.
Положеніе Степана Егоровича было таково, что онъ не могъ ршить, слдуетъ ли ему благодарить Бога за свое спасеніе, или ожидать, безъ всякой вины съ своей стороны, скорой кары.
«Не можетъ-же это безъ конца продолжаться, — думалъ онъ:- не вчно-же будутъ торжествовать разбойники. Вышлетъ государыня большое войско, переловятъ всхъ, начиная съ атамана, узнаютъ, конечно, гд его ставка… выслдятъ… придутъ сюда, въ усадьбу, и тогда что-же? Улики будутъ на лицо, кто повритъ, что онъ, Степанъ Егоровичъ, тутъ непричемъ. Онъ будетъ уличенъ по меньшей мр въ близкихъ отношеніяхъ къ самозванцу-разбойнику, въ укрывательств его и добра, имъ награбленнаго. Но что-же ему длать? Еслибы можно было убжать съ семействомъ куда-нибудь, конечно, онъ воспользовался бы первой минутой, но бжать ему некуда. Вонъ Фирсъ уже прямо въ первый-же день сказалъ ему:
— Ты, братъ, не подумай, что я выживать тебя съ семьею нагрянулъ, говорю — будь покоенъ… За мною да за моими людьми вс вы въ охран. А кабы до моего прихода, либо теперь съ глупаго страха, который, сдается мн, сидитъ въ теб, да вздумалъ ты бжать, то тутъ бы и была твоя погибель. Ты вотъ сидишь здсь у себя и ничего не знаешь, а я, братъ, хорошо знаю, что на свт нон длается; бжать ныньче некуда — кругомъ верстъ на пятьдесятъ мои владнія, а дальше другіе орудуютъ. Нигд нельзя теб будетъ пробраться, задаромъ только погубишь и себя и дтокъ.
Степанъ Егоровичъ хорошо зналъ, что Фирсъ говоритъ правду, и на возможность побга не разсчитывалъ. Единственное его утшеніе было въ первый день, когда Фирсъ отправился со своими въ набги, это бесда съ Наумомъ. Въ противоположность своему господину, Наумъ нисколько не тревожился и былъ въ самомъ лучшемъ настроеніи. Когда Степанъ Егоровичъ поврялъ ему свой страхъ относительно предстоящей кары за укрывательство разбойничьей шайки, онъ покачивалъ головою и улыбался.
— За что-же это ты
Степанъ Егоровичъ бралъ шапку и отправлялся съ Наумомъ на осмотръ.
Однако, разбойники, оставляя Кильдевку, имли обыкновеніе все запирать крпкими засовами да замками, и Степану Егоровичу съ Наумомъ не приходилось разсмотрть добра, которое теперь вмщала въ себ испоконъ вковъ бдная Кильдевка.
— Эхъ, да кабы ихъ переловили, а добро бы это теб осталось! — весело ухмыляясь, говорилъ Наумъ.
Онъ и всегда-то былъ почти за-панибрата съ своимъ невзыскательнымъ, не мене его самого работавшимъ всякую не барскую работу господиномъ, а ужъ теперь они окончательно позабыли разницу своего положенія. Господинъ и крпостной слуга были друзьями, да еще слуга имлъ очевидно перевсъ надъ господиномъ, имлъ на него вліяніе, ободрялъ его и успокоивалъ. Не будь Наума, Степанъ Егоровичъ, конечно, несравненно больше мучился бы душою; да, пожалуй, съ этихъ мученій ршился бы на какой-нибудь шагъ необдуманный, въ которомъ потомъ пришлось бы горько раскаяваться. И не на одного Степана Егоровича дйствовалъ Наумъ успокоивающимъ образомъ, ободрялъ онъ и Анну Ивановну, и молодыхъ барышенъ, и малыхъ дтокъ.
Анна Ивановна очень измнилась за это послднее время, какъ-то вдругъ осунулась и состарлась. Тяжелые дни Пугачевщины, а главнымъ образомъ шутка Фирски, не прошли ей даромъ; роль хозяйки разбойничьяго гнзда была ей тяжела; она не могла не дрожать денно и нощно за молоденькихъ дочерей своихъ. Степанъ Егоровичъ не въ силахъ былъ успокоить ее, потому что раздлялъ ея страхи, а Наумъ успокаивалъ, онъ отвлекалъ ея мысли отъ всего мрачнаго, толковалъ о скоромъ избавленіи отъ всей этой оравы.
— Вотъ постой, матушка барыня, — убжденнымъ тономъ повторялъ онъ:- схлынетъ эта негодница, и заживемъ мы какъ у Христа за пазухой, а пока пускай себ у насъ напиваются да нажираются, вари имъ щей, наливай имъ водку, пеки блины да пироги, жарь поросятъ да телятъ, благо всего этого добра у насъ теперь вдоволь.
Добра было, дйствительно, вдоволь: возвращаясь со своихъ набговъ, Фирсъ волочилъ за собою въ Кильдевку всякую провизію и сдавалъ все это на руки Анн Ивановн. Старой стряпух Кильдевской, да и самой Анн Ивановн съ дочками, была въ кухн теперь большая работа.
Вообще благосостояніе усадьбы росло съ каждымъ днемъ. Фирсъ, конечно, сразу замтилъ бдность своего стараго друга, замтилъ, что многочисленныя дтки его, и въ томъ числ хорошенькая Машенька, были очень плохо одты и обуты. Посл первой-же отлучки своей изъ Кильдевки, онъ навезъ всему семейству разныхъ нарядовъ и требовалъ, чтобы дти и двицы тотчасъ-же нарядились въ обновки. Младшія дти, уже переставшія бояться Фирса, обрадовались несказанно; но старшія дочки Степана Егоровича, какъ и онъ самъ съ женою, Богъ знаетъ сколько дали бы, чтобы избавиться отъ любезностей и подарковъ своего безцеремоннаго гостя. Вс они хорошо знали, до какой степени возмутительны эти подарки и до какой степени они страшны: вдь, вс эти наряды награблены по богатымъ барскимъ усадьбамъ, эти наряды принадлежали несчастнымъ жертвамъ разбойниковъ. Но съ Фирской толковать нечего, онъ требуетъ, и его требованіе должно быть исполнено. Кильдевскія барышни-босоножки разрядились франтихами, а сами дрожали — имъ казалось, что на платьяхъ ихъ кровь.