Нежность к мертвым

Данишевский Илья

последним испытанием Иокима. Он преодолевал заразный

воздух и зрелища медвежьей смерти. Тысячи умерших в одно

месте. Естественная смерть, болезни, гангрена, перебитые вы-

стрелами охотников костные спайки. И башня Рапунцель. На-

верное, они приходили умереть, поклонившись ее красоте.

Наверное, так.

Иоким у подножия, черный камень, солнце в зените, осен-

ний воздух, и волосы Рапунцель спущены вниз. Белые, как

смерть. Он раздевается, избавляет

свое тело от доспехов, чтобы

не переломить возлюбленной шею, взбираясь по волосам. Он

обнажен, его волосатая грудь тяжело вздыхает от предвкуше-

ния. Он хватается за волосы, и слышит — как хрустит шея

Рапунцель — там, наверху-наверху. Иоким продолжает подни-

маться. Волосы пахнут мертвой медвежьей шерстью, солнце

садится, в полной осенней темноте, Иоким забирается в башню.

Вот золотом расшитое платье Рапунцель. Вот платиновые

кольца на пальцах. Вот венец с кровавым рубином, вот начало

ее волос — в седом обезображенном черепе. Вот бледное дви-

жение мухи в глазнице. Вот Иоким гладит освежеванные ску-

лы, вот красота — саван печали. Вот он берет руку Рапунцель в

свои руки, и ее рука ломается в его сильной ладони. Вот —

сотни лет историй о ее запредельной красоте — лежат перед

Иокимом скелетом женщины, умершей от старости и ожида-

ния. Старости и ожидания.

Она билась взаперти и ждала любви.

Она испражнялась в углу этой крохотной комнаты и ждала

любви.

Она болела на большой постели и ждала брачной ночи.

Она поседела и ждала любви.

Она умерла в немощи, грязи, запустенье, в одиночестве, в

темноте, отравленной трупным ядом, отравленная ожиданием.

Иоким освобождает ее от тяжести платья, и отрезает воло-

сы. Он крошит ее кости и превращает их в прах, он освобожда-

ет ее — умершую от ожидания — от этого заточения. От собст-

венного тела, от женского отчаяния, от башни, от мифа о кра-

соте, от фантазии о замужестве, от идеалов рыцарства, от часов

судорожной и безумной мастурбации на образ своего гипотети-

ческого спасителя. Иоким впервые встает на путь Полуночной

Охоты — реализации женского желания перманентной смерти.

338

Нежность к мертвым

Он держит на ладони шейные позвонки Рапунцель, а затем

сжимает их в кулаке, превращая в песок. Отламывает череп от

ее черепа — и в песок. Ребра — в песок. И стопы. И кости бед-

ра. Он превращает Рапунцель в седой ветер праха. В быстро-

течность времени, в саван печали, воплощенную красоту.

Так Иоким становится

полуночной охотой. И это он рас-

сказывает Лизе, а затем горько целует ее губы. Его мужествен-

ность остановила физическую воплощенность в минуту, когда

он увидел Рапунцель. Как седеют от страха, он — стал импо-

тентом. Вот что он говорит Лизе. И вот что такое Полуночная

Охота. Это — эвтаназия, Лизхен, Лизбет, Елизавета. Этот поце-

луй — последняя смертельная инъекция. Это освобождение

тебя из мира чудовищ и первобытной похоти.

Там, завтра, чудовищ не существует, и наступает рассвет.

Я тебе обещаю, – вот что он говорит.

И она ему верит.

Ласковый Нагльфар

Иоким вносит ее и кладет на стол. Сегодня она выступает

на сцене «Расколотого Льва», а ее ногти — становятся частью

Нагльфара, отмщения мертвых. Их потусторонней нежностью.

Я смотрю в ее погасшее тело, и отдаю последние почести ее

ногтям; даже больше — я отпиливаю ее кисть, любимую кисть

ее правой руки, и она станет носом царственного Нагльфара.

Сегодня я целую ее в последний раз. Забываю, как много

инородных предметов побывало в ее теле. Чувствую, что теперь

она ушла от меня навсегда. Даже больше, чем навсегда. Намно-

го больше.

Лицо Лизы выглядит по-настоящему счастливой.

Я целую линию судьбы ее правой ладони. Вычищаю грязь

из-под ногтей. Клянусь любить ее вечно. Закрываю ее глаза.

339

Илья Данишевский

6. Abschied

Мне нужно поговорить с тобой, он выпил мою душу.

Он выпил, он многое выпил, я все еще не могу —

из нашего аморфного отвращения —

выползти и выкачать весь яд.

Я перестал верить в жизнь. В сам ее факт.

– герр Маннелиг

Завершение их истории, как и ее начало, кажутся абсолют-

но поверхностными. Проходными, мимолетными; при всей этой

внутренней жестокости, история остается несколько шире про-

стой воображаемой любви, она — обезображена последствиями.

Их знакомство свершилось в самом обычном месте; таком, где

они оба могли оказаться и оба оказались — только здесь два

этих типажа могли столкнуться и, конечно, сталкиваются, что

не означает невозможности столкновения на этих квадратах

каких-то других типажей, то есть ничего из ряда вон не проис-

ходит, не звенит колокол, ничего, вообще ничего не происхо-

дит, кроме их знакомства, и это знакомство не обрамлено ни-