Нежность к мертвым

Данишевский Илья

Я хочу очистить слово «извращение», манифестировать его

утраченную суть, кухонным ножом отрезать экспрессию и ок-

350

Нежность к мертвым

раску. В своей незавершенности, мой отец был прекрасен, тогда

как я была извращением полнейшей укомплектованности; ут-

вердив лишь один вид извращения нормой, он никогда не мог

бы

овладеть моей любовницей, в этом его Венеция шла на дно,

только в этой незавершенности стандартов он продолжал дви-

гаться.

Вот что заполнило столицы: дисгармоничные пары; бере-

менные, похожие на паучих, уродливые молодые люди с поце-

луями в прыщавые лбы своих случайных уродливых незнако-

мок; дурно пахнущий смог; поезда с обезглавленными бездом-

ными в своих вагонах; люди и псы с идентичной вонью; про-

пахшие гарью бабы с мелированным мозгом; разорванные газе-

ты и клочки диафрагм; листовки «мы против СПИДА» в ладо-

нях спидозных педиков; работники строек и сами стройки

шанкрами на старых площадях, лопнувшие края и черное семя;

жертвы партнерства, скучные и лишенные экспрессии перепи-

хоны; отвратительные фурункулы и спермотоксикоз, эякуля-

ция-овуляция-дефлорация своим стальным кольцом вокруг

мужских яиц и женских принципов; эпиляция воздуха, превен-

тивный расстрел возможностей, оптические обманы и фаталь-

ные блики солнца, турки и европейские прокаженные в одном

акте и бесконечном количестве белых капель; женщины — как

волокна или застиранная одежда, любая из них лишена уни-

кальности, она рождена, чтобы кто-то засунул двустволку в ее

промежность и рискнул нажать на курок; снафф и продавцы;

вывески тайных услуг и развоплощение самого факта тайны;

сегодня напротив пара вызвала мою тошноту, она — как воспа-

ленный аденоид, а его губы целуют ее гнойнички, медленно

облизывает края ранки и погружает кончик — в сердцевину,

мне хотелось разорвать ее губы; они, укравшие чужую одежду

и чужие прически, автоматически раздвигаются, раздвигаются,

раздвигаются до разрывов; монашки с влагалищами трепетных

ланей; шлюхи — это продавцы желтых роз, синие жрицы Вене-

ры без клапанов в сердце; застывшие в менопаузах изрыгатели

правды; все они как собаки, вылизывающие друг другу яйца в

ясновидении своего убожества, прильнувшие к кому попало,

Менандр и Евклид, чудовищные 69 с залпами навылет, чьи-то

простывшие аденоиды, женщины в чулках цвета «спелые бло-

хи» с грудной клеткой, как вонючий спортивный кроссовок,

351

Илья Данишевский

открытые перспективам

и новым жизням; общественный туалет

«8-00 — 22.30, не бросайте туалетную бумагу в унитаз, не дро-

чите в раковину»

Мизантропия — это сакура. О ней говорят, только когда

она отцветает. Сакура — это менструация.

Я редко встречаю красивых женщин. Это идет из потаен-

ных чердаков, досок с обязательным ржавым гвоздем на конце,

из той идеи, что красота не может быть выражена. Их глаза

всегда тусклые, а каблуки изломаны. Стоит любить только ту,

что за жизнь не сломала даже одного каблучка. Надо поджечь

места, где танцуют танго. Различить красоту можно только в

той женщине, которая ее скрыла. Старые католички с добро-

вольно перевязанными трубами, воспетое женское сердце по-

ложить в новую пароварку от Панасоник: центр *** на Сан-

Женев в день совершает около ста шестидесяти семи абортов.

Красоту вещей и мужчин можно легко разглядеть под волшеб-

ным углом, в черной моровой язве под их коленом, в спутав-

шейся бороде и глазах мертвеца, в отсутствии зеркала и чер-

ных ногтях строителей. Запах миндаля слышен только сквозь

самые грязные шеи.

Кабак *** едва ли оставляет отметины. Мое прошлое не

помнит его обстановки, меню, шлюхи Розенберга с подносами

и полуденной выпивкой. Я вычленяю только Адониса, снова и

снова рождающегося у дальнего окна, его глаза презирают Па-

риж, его ноги ненавидят Париж и парижское метро за дли-

тельные переходы, его ноги чувствительнее любых других ног,

каждый шаг отсвечивается темнотой, его глаза аспидно-

фиолетовы, как цвет Сатурна, мы встретились в субботу, когда

он уже доедал своих детей и поднимался из-за стола, и край

его штанины взметнулся вверх, показывая на всеобщее обозре-

ние третий глаз: такой же черный, глубокий, кажется, до самой

кости, нарыв слезился, и слезы текли по голени вниз, засыхая

комочками на черной шерсти, оседая синеватой бахромой на

носках; огромный нарыв с божественной красной сердцевиной,

как испускающее импульсы и запахи солнца черного цвета;

нарыв, как нора землеройки или мышки-песчанки, исторгаю-

щий гноя больше, чем поллюции коммивояжера; нарыв, исто-

чающий звуки при каждом сгибе колена, когда импульс сотря-

352

Нежность к мертвым

сает ногу, и загрубевшие края раны дергаются; нарыв, сотря-