Нф-100: Адам в Аду
Шрифт:
Наступала ночь. Холодная, ясная, звездная. Ро выглянул в окно и вдохнул полной грудью. Он вспомнил речь Левченко. Иллюзии, значит? Механическое тело не способно ничего ощущать, но мозг создает иллюзию ледяного свежего воздуха в легких, и Ро принимает эту иллюзию. В конце концов, что у него еще есть, кроме иллюзий?
Подошел Левченко. Ро обернулся к нему.
– - Ты хорошо говорил. Теперь надо только ждать.
Лицо Левченко было напряжено, глаза невидяще смотрели на расплывчатую кляксу фонаря за окном.
– - Я, Ро, боюсь
– - Не говорил ли я всего этого не потому, что это правильно, а только потому, что много раз говорил это... раньше?
Ро задумался.
– - Знаешь, -- наконец сказал он.
– - Я никогда не говорил подобного. И даже никогда не задумывался о том, что это будет касаться меня лично. Но я подписываюсь под каждым твоим словом.
Левченко улыбнулся и хлопнул его по плечу.
Люди ложились спать. Кривцов у себя в постели, Илюха -- на полу, рядом с клеткой Брунгильды, Жанна -- в комнате Разумовского на диване. Разумовский сидел перед терминалом.
– - Конец свободе!
– - мрачно сказал он, обернувшись.
– - Добился своего! Теперь нас всех разберут. Ты счастлив?
– - Нет, Андрей, -- спокойно ответил Левченко, глядя ему в глаза.
– - Я хочу добиться встречи с теми, от кого хоть что-нибудь зависит. И судьбу каждого из тех, кто жив сейчас, мы будем обсуждать отдельно.
– - Мягко стелешь!
– - хмыкнул Разумовский.
– - Саша прав, -- сказал Ро.
– - Мы хотим свободы. Только другой. Мы хотим свободы умирать.
– - Помнится, ты-то раньше ничего не хотел!
– - огрызнулся Разумовский.
– - А теперь, значит, свободы тебе. Ты просто боишься! Ты слабак!
– - Слабак!
– - сказал отец по ту сторону прибоя.
– - Возьми себя в руки! Разнюнился. Воспитывал сына, а вырос рохля. Тьфу.
– - Папа, я...
– - Приводи себя в порядок. Вытри сопли, переоденься. Через час встреча с клиентом.
– - И что я там буду делать?
– - Сидеть и вникать. Раз уж у меня нет второго сына, то и выбора у меня нет. К сожалению.
Одежда Ро заляпана краской, руки -- в охре и ультрамарине. Надо подниматься, но портрет не закончен, и бросать его не хочется. Еще пара неуверенных движение кистью -- но увы, настроение сбито, все мысли о гневе отца. И хочется неповиновения, бунта, но Ро знает: сейчас он поднимется, заберется под горячий душ и долго будет отмывать пятна краски с рук и шеи. Потом вытрется насухо полотенцем, достанет чистую отглаженную рубашку, "приличный" серый костюм, выбранный когда-то для него отцом, и синий в белую полоску галстук, оденется и выйдет из дома. Сядет в машину, доберется до ресторана, где отец встречается с клиентом, опоздав на полчаса, заслужив негодующий взгляд. Потом отец медоточиво извинится перед собеседником, отзовет сына в сторону и почти за ухо, как в детстве, доставит в туалетную комнату, чтобы ткнуть пальцем в фиолетовое пятно над бровью.
– - Ты выставляешь меня на посмешище!
– - прошипит он яростно и уйдет, оставив Ро отмывать краску.
А затем он вернется, такой же красный от стыда и раздражения, сядет за стол и будет черкать на салфетках в ожидании окончания этого фарса.
Ро знал, что так будет, но не мог изменить ход событий. Ни тогда, ни сейчас.
Когда волна воспоминаний выкинула его на берег, Разумовский уже ушел.
Ночь кончилась. Вместе с утром пришла суета. Телефон разрывался. Кривцов перестал брать трубку после третьего звонка -- звонили Левченко. Тот отвечал вежливо и спокойно, во многом повторяя сказанное вчера.
Около девяти утра позвонил кто-то важный. Ро видел, как становится напряженным, даже суровым лицо Левченко.
– - Я приеду, -- сказал он, выслушав собеседника.
– - Звонил Молодцов, -- сказал он Ро и Разумовскому.
– - Я ждал этого разговора. Возможно, нам стоило бы поехать вместе...
– - Я никуда не поеду!
– - откликнулся Разумовский из-за терминала. В этот миг он очень напоминал Ро отца -- то же упрямое выражение лица, тот же выдвинутый подбородок, та же резкость в словах и движениях.
– - От этого разговора многое зависит, -- задумчиво сказал Левченко.
Разумовский рывком встал напротив него:
– - Хватит! Я слишком долго играл в твою игру!
– - Хорошо, -- Левченко посмотрел на Ро, и тот понял -- раз Разумовский остается, то и ему придется остаться. А жаль. Он бы спросил у директора про Ваньку, и про Петра Евгеньевича, и про Ивана Михайловича.
– - Я спрошу, -- сказал Левченко.
– - Будь уверен, Ро, я у него все спрошу.
Левченко взял с собой Кривцова. Из института прислали за ними машину, и вскоре они уехали. Ро прислушался. Илюха на кухне поил Жанну кофе и рассказывал про Брунгильду. Разумовский стучал по клавиатуре.
Ро послонялся по квартире, поглазел на осиротевший телефон, продолжавший надрываться, потом вернулся в комнату и выглянул в окно.
День тянулся долго и тяжело. Вернулись Левченко с Кривцовым -- оба выглядели усталыми и задумчивыми, Левченко был мрачен как туча, Кривцов казался скорее довольным. Ни тот, ни другой не сказали ни слова.
– - Что там?
– - решился, наконец, спросить Ро.
– - Все сложнее, чем я думал, -- сказал Левченко.
– - Все намного сложнее и запутаннее. Я пока не знаю, как быть. Андрей! Мне надо поговорить с тобой.
Разумовский оторвался от терминала.
– - О чем? Говори, говори, это же Ро, твой верный прихвостень, чего ты боишься?
– - Тебе угрожает опасность, Андрей.
– - Да что ты говоришь?
– - рассмеялся Разумовский.
– - Хитро все у тебя продумано. Ты делаешь заявление, все раскрыв рты слушают великого Левченко, а я ничего не могу, потому что все знают, что у меня -- самый дорогой кристалл в мире! И теперь, когда известно, что я жив и где-то здесь -- а об этом позаботился твой дорогой Венечка, сдавший меня, едва ему погрозили пальчиком -- все хотят оторвать лакомый кусок. Но я не боюсь! Черта с два!