Нгуен Минь Тяу След солдата

Минь Тяу Нгуен

Моан до сих пор не без волнения вспоминал о своей встрече с Хо Ши Мином, о красивых ханойских улицах, о северянах, все отдающих для фронта, для победы. Слушая Моана, Лы вдруг со щемящей тоской подумал о доме. Он вспомнил дни, когда с учебниками под мышкой бегал в школу, вспомнил своих друзей из молодежной добровольческой бригады, с которыми пережил немало трудностей, и с сожалением подумал, что почему-то никого из них еще не встретил здесь, на фронте.

* * *

Два с половиной дня понадобилось Лы и Моану, чтобы добраться до района расположения тыловых

служб и найти там фронтовой ансамбль, который только что вернулся с передовой и, воспользовавшись небольшой передышкой, вел репетиции.

Со стороны залива дул северо-восточный холодный ветер. В шалашах, разбросанных возле каменистых круч, репетировали артисты. Внизу, неподалеку от невысоких каучуковых деревьев, посаженных аккуратными ровными рядами, вокруг огромных, тяжело нагруженных транспортных грузовиков мелькали фигуры шоферов в зеленых гимнастерках. Возле одной из машин возился с гаечным ключом механик. Подняв голову, он испытующе взглянул на грозившее ураганом небо и опять растянулся под машиной. Вокруг виднелись выгоревшие участки земли - следы походных кухонь стоявших здесь когда-то подразделений. Усиливавшийся ветер подхватывал и разносил по округе золу и пепел.

В одном из шалашей, прямо у дороги, репетировали танцоры под руководством уже не молодой, но все еще красивой женщины. Над головами танцующих летал блестящий мяч, напоминая о старине, слышался боевой клич, ударяясь друг о друга, звенели и высекали искры сабли. В уголке стояла девушка в гимнастерке и черных брюках. Она пела, и ветер подхватывал ее песню: «Мы идем по высоким горам Чыонгшона».

–  Лы, - Моан тронул его за плечо, - заходи первый…

–  Подожди, давай еще послушаем…

Лы дослушал песню до конца. «Ты все еще, мой милый, не вернулся с фронта…» Он долго стоял молча, задумчиво глядя на столб пепла и сухих листьев, поднявшийся смерчем к небу.

Крупные капли одна за другой застучали по листьям, и вот уже ливень обрушился на каменистые кручи, на ручей, на горы, на джунгли. Все вокруг закрыла сплошная пелена дождя. Лы и Моан, вымокшие до нитки, предстали перед руководителем ансамбля - худощавым мужчиной с прокуренными зубами. Лы, торопясь и смущаясь, стал шарить в карманах в поисках удостоверения, выданного политотделом. «Куда могла запропаститься эта бумажка?» - раздраженно подумал он и повернулся уже к Моану, но тут обнаружил, что держит удостоверение в руке. Все вокруг заметили его замешательство, и от этого он растерялся еще больше. Краснея от стыда, он поднял глаза и поймал на себе взгляд глубоких глаз девушки, которая только что пела. Строгая и тоненькая, она стояла среди других и внимательно смотрела на Лы, будто спрашивая: «Кто ты и где я тебя видела?» Затем она обернулась и, выглянув наружу, воскликнула:

–  Какой ураган!

Долго еще потом Лы проклинал себя, удивляясь своему поведению в тот момент. Почему он так покраснел и растерялся перед этой девушкой, которую знал еще школьницей?

Артисты пригласили Лы и Моана поужинать вместе с ними. Девушку звали Хиен. Она сидела далеко, но Лы видел, что она нет-нет да и посматривала в их сторону. Однако и сейчас Лы не осмелился заговорить с ней. Его терзали сомнения: если она не узнала его при встрече и они не перемолвились ни одним словом, то, может, лучше вообще сделать вид, будто он не знает ее? Очень даже может быть, что Хиен уже не помнила ни его, ни ту встречу в многолюдном и шумном лагере школьной поры. Но он не мог ее забыть.

Ураган прекратился только ночью, и в окрестных джунглях вновь воцарилось спокойствие, ритмично застучали древоточцы, и при свете луны заблестели мокрые от дождя листья деревьев. Дома у Лы такие спокойные лунные ночи не были редкостью, но ему казалось, что никогда еще так остро не ощущал он такой удивительно прозрачной живительной свежести воздуха, как сейчас. Они с Моаном привязали свои

гамаки на берегу ручья. С деревьев еще падали дождевые капли. Моан сразу же уснул. Его попугайчик, пристроившись на одной из веток, съежился, сунул голову под крыло и закрыл. глаза. Его перья переливались в лунном свете. «Даже птица и та уже спит», - подумал Лы и сел в гамаке. Наверное, он был единственным, кто не спал сейчас, и его вдруг охватило чувство одиночества. Захотелось курить, и он спустился к ручью. Вода в ручье казалась совсем черной. По небу плыли редкие облака, меж ними пробивался лунный свет. Впереди, там, где небо не закрывали облака и лунный свет свободно падал на землю, отчетливо виднелась каждая былинка, каждый цветок.

Светлые блики играли на цветах и деревьях, высвечивая неровности и шероховатости древесной коры и почвы, усыпанной только что опавшими мокрыми листьями. Лы вдруг мучительно захотелось пройти по ним, этим золотым листочкам, но он отдернул занесенную было ногу, будто опасаясь нарушить очарование этого удивительного мира.

Все дни потом, когда они с Моаном вели ансамбль в свой полк, Лы был молчалив. Он не без удивления отмечал происходившие в нем перемены: после того памятного первого боя он стал более сосредоточенным, к нему будто пришла внутренняя зрелость. Что это значит? Распрощался с юностью или сразу стал стариком? Ведь еще совсем недавно, на марше, он был, как всегда, пылким и горячим. Размышляя о себе, разбираясь в новых, необычных для него ощущениях, он вдруг понял, что где-то в глубине души зреет в нем всепоглощающая любовь к жизни.

По дороге Лы стал очевидцем того, как метко стреляет Моан из винтовки: одним выстрелом, как заправский охотник, он уложил косулю. Мяса оказалось вдоволь. Артисты ансамбля подсушили его и, прикрепив связки сушеного мяса поверх вещмешков, продолжили путь. Девушки из ансамбля смотрели на Моана с обожанием и на привалах, весело щебеча, плотным кольцом окружали его. Хиен попросила подарить ей попугайчика, и Моан в конце концов уступил ей. Хиен, которая и так выделялась среди остальных своей красотой и молодостью, теперь стала еще заметнее: попугайчик постоянно сидел у нее на плече среди густых зеленых маскировочных веток, прикрепленных к вещмешку. Она учила попугайчика говорить, и он то и дело подавал голос: «Привет, привет!» Однажды Моан нечаянно подслушал, как Хиен говорила подругам, что обязательно научит попугайчика петь песни, и подумал про себя, что певице не пристало возиться с попугаем, как с игрушкой.

Лы тянулся к людям постарше. Он любил беседовать с руководителем ансамбля и хореографом танцевальной группы. Руководитель ансамбля, кадровый военный, прекрасно знал французский и русский языки и покорил Лы своими разнообразными и глубокими познаниями: он не только хорошо разбирался в искусстве, но и отлично знал фронтовую жизнь. Женщина - хореограф танцевальной группы, - сложив на груди красивые, с точеными пальцами руки, любила восторженно повторять: «Я счастлива, что наше искусство служит бойцам-героям!» Лы очень удивился, узнав, что у нее двое взрослых детей, и искренне посочувствовал ей, когда она призналась, что вынуждена годами их не видеть. Лы восхищался красотой рук этой женщины. Чистила ли она овощи, разжигала ли костер, держала ли палочки для еды - руки ее все делали красиво, и движения их всегда были отточенными и изящными, как в танце.

Лы и Моан благополучно доставили ансамбль в расположение полка. Артисты расположились на отдых после перехода и стали готовиться к первому выступлению, а отделение разведчиков, которым командовал Кан, уже получило приказ выдвинуться к переднему краю на высоту 475, расположенную западнее Такона. На этой высоте находился основной наблюдательный пункт.

Рано утром семь бойцов проверили свое снаряжение и оружие, сложили все ненужные и тяжелые вещи в одну упаковку и, сдав ее на вещевой склад, отправились в путь.