Ни конному, ни пешему...
Шрифт:
Девка, ошалело осматриваясь, с трудом встала на ноги, шатаясь, подобралась к окошку.
— Там…это…, — хриплым со сна голосом пробормотала Ганька, — Панночка, кажись, вернулась. Да не одна, — она подула на запотевшее стекло, протерла рукавом рубахи, прислонилась, расплющив нос, — с ней якась старуха. Така…чудна.
Кряхтя и держась за стену, мельничиха поднялась. Болезненно охнула, схватилась за спину. Постояла, пережидая ноющую боль, перевела дух. Прислушалась. Вот скрипнула калитка. Псы
Отворилась дверь в хату, послышались торопливые шаги.
Хозяйка на негнущихся ногах вышла встречать «дорогих» гостей. Хошь ни хошь, а от ЭТИХ в коморе не заховаешься.
Сердце ухало аж в горле, руки мелко тряслись, кровь отхлынула от лица, сделав его белым, наче присыпанным тонкой мукой.
Каких только прибульцев не знавала мельникова хата на своем веку. Чай на отшибе стоит. Но и в страшном сне не привиделось бы, что пожалует к ним лесная ведьма. Та самая, именем которой лякала маленькую Ганусю ее бабця, а ту — ее бабця…
Добре, что детей успели спровадить со двора. Йоська хлопчина ушлый. Весь в Лукаша, даром что сестричь…
О-хо-хо, прими, божечко, душу грешную! Справный мужик был, хоч и панский егерь, а завсегда с уважением — пани Ганна, добрыдень!
Племяш его и сам в чаще схоронится, и баб с малечею сбережет. А Марфа ещё и брюхатая. Не дай боже, скинуть с переляку могла бы. Невестка не дура, пообвыклась на мельнице — одразу смекнула бы, КТО до них пожаловал муторным свитанком…
Как не кривилась Гануся, как ни противилась мужниному выбору — да только зятек у них добрый! Справится.
Мысли в голове мельничихи бестолково сыпались перезрелым зерном, лущились гарбузовым насинням в костлявых пальцах лесной чаклунки.
Старуха застыла в дверях, в упор глядя на трясущуюся хозяйку.
Пронзительно так…
Оценивающе…
Словно прикидывая, что с ней, такой никчемушной, делать.
Матинко божа, яка ж страхолюдна — та лесная ведьма. Глаза косые, змеиные, сморщенная темная кожа, что кора столетнего дуба, лицо широкое, нелюдское, седые косы с кучей бирюлек. Знамо, не для красы — для черной ворожбы. Сама невысокая, вон панночка на голову повыше будет.
Дочка пана Лиха казалась Ганусе почти родней — дитё неразумное, что в одну ночь лишилось и батька, и хаты. Да и сестрица ейная вот-вот богу душу отдаст. Останется девка круглой сиротой. Може, хоть брат живым возвернется…
Мельничиха потрясла головой, отгоняя морок, потянулась к столу, не глядя, нашарила краюху хлеба с вечери (вот же непорядок!), и крынку с молоком. Скисшим.
В иной час за такое непотребство Орыське досталось бы материнского тумака, чтоб знала, дурепа, как харчи кидать…
Ведьма наклонила голову к плечу,
Мельничиха отступила на шаг и протянула вперёд себя краюху чёрствого хлеба и полупустую крынку с кисляком.
Старуха криво усмехнулась, глянула на сомнительное угощение, цокнула и покачала головой.
Мельничиха сползла на лавку.
— Я ж не нелюдь, меня хлебом не задобрить, — зашелестел тихий насмешливый голос.
Яга, не оборачиваясь, сунула кривой посох насупившейся девчонке, шагнула вперёд и приняла крынку. Корявые пальцы невзначай коснулись пухлой ладони, обожгли жаром.
Гануся аж дышать перестала, глядя, как ведьма одним духом выпила забытый на столе кисляк и довольно зажмурилась.
— Давненько я по селянским хатам не хаживала запросто, — усмехнулась старуха.
— Т-т-о ве-ве-лика честь для н-нас, — заикаясь, пролепетала тетка Ганна, пытаясь подняться. Не вышло. Ноги не держали.
Ведьма ещё раз усмехнулась, отобрала у девчонки посох и скрылась за дверцей спальни. Ядвига шмыгнула носом и пробормотала сорванным охрипшим голосом.
— Йоська с бабами и детьми на заимку ушел. Не бойся за них. И…это…спасибо.
Ведьмачка отвернулась, пытаясь скрыть слезы, вытерла лицо рукавом и пошла за старухой.
Ганна растерянно посмотрела ей вслед. Тяжело вздохнула, огляделась.
Надо вставать, топить печь, месить тесто, идти к скотине, кормить…кого? А хоть бы и этих.
— Титко! — послышалось из темного запечного угла. — Може, чего подмогти?
Мальчонка, что ночью с панами припёрся, вылез из закутка, отряхиваясь от налипших на одёжку соломинок, и уставился на мельничиху. Та грозно нахмурилась, а затем махнула рукой. Одной приблудой больше…
— Тебя как звать, чудовысько?
— Так это…Левко я, — хлопчик сморщил нос и громко чихнул. Покосился на остатки еды, сглотнул и почесал вихрастый затылок.
— А чего ночью со всеми не ушел?
Левко замялся, зыркнул в закуток.
— Меня сам пан Лих с хозяйками отправил. Наказал — охороняй и допомагай! Как же я уйду?
Ганна хмыкнула.
— Есть хочешь, помощничек?
Хлопчик радостно закивал.
— Тогда так — зараз мы с тобой по хозяйству управимся, а потом и поснидаем. А пока… на вот, — она протянула кусок горбушки, — ешь, а то нашо ты мне такой тощий здався!
******
Бабушка, — пересохшими губами чуть слышно прошептала Юстина.