Ни пенсом больше, ни пенсом меньше
Шрифт:
Какова дальнейшая судьба этих двух Ван Гогов — не знает никто. Многие из произведений искусства, конфискованных нацистами, агент Германа Геринга Йозеф Ангерер тайно продал за границу, добывая для фюрера столь необходимую иностранную валюту. Кое-что продали на аукционе в Люцерне 30 июня 1939 года, организованном Галереей искусств Фишера. И тем не менее многие работы, находившиеся в хранилище на Копеникерштрассе, просто сожгли или украли — в общем, они исчезли.
Жан-Пьеру удалось достать чёрно-белые репродукции LesAmoureux и La Moisson; цветные снимки, даже если
Большей по размерам из этих двух картин была LesAmoureux — 76 х 91 см. Однако Ван Гог остался вроде не очень доволен ею. В октябре 1889 года он писал об этой картине как о «плохом эскизе для моего последнего полотна» (письмо № 556). Более того, трудно было определить, какого цвета фон. А вот La Moisson, наоборот, очень нравилась Ван Гогу. Он написал это полотно маслом в сентябре 1889 года и так отзывался о нём: «Я хотел нарисовать жнеца ещё раз — для моей матери» (письмо № 604). В действительности же он уже нарисовал три другие очень похожие картины, изображавшие жнеца в поле. Жан-Пьер раздобыл цветные слайды двух из этих картин, один — в Лувре, другой — в Риксмузеуме, где, собственно, и находятся сейчас эти картины, и внимательно изучил их. Положение солнца и игра света несколько отличались друг от друга; иных отличий не было. Поразмыслив, Жан-Пьер представил, как в цвете могла выглядеть оригинальная картина.
Штейн согласился с выбором Жан-Пьера и, прежде чем приняться за работу, долго и тщательно изучал и черно-белую репродукцию La Moisson, и цветные слайды копий. Затем он нашёл третьестепенную картину какого-то французского художника XIX века и умело снял с неё всю краску, оставив чистое полотно. Нетронутым оказался только важный штемпель на обороте, который даже он не смог бы воспроизвести. Отметив на полотне точные размеры картины — 48,5 х 53 см, Штейн выбрал мастихин и кисть — все во вкусе Ван Гога. Через шесть недель, по окончании работы, он отлакировал La Moisson и четверо суток при невысокой температуре 30°С прожаривал её в духовке, чтобы придать ей вид старого полотна. Жан-Пьер предоставил ему тяжёлую позолоченную раму в стиле импрессионистов, и к приезду Харви Меткафа картина была готова.
Заглотив приманку, Харви направился в галерею Ламанна, и не зря. Когда он был в пяти шагах от неё, то увидел, как картину снимают с витрины. Он не верил своим глазам. Все сомнения тут же развеялись: полотно Ван Гога, и к тому же в превосходном состоянии. В действительности, La Moisson простояла в витрине не более двух минут.
Харви почти вбежал в галерею. Жан-Пьер, Джеймс и Стивен сделали вид, что они настолько поглощены разговором, что никто из них не заметил его появления. Стивен произнёс с немецким акцентом, обращаясь к Жан-Пьеру:
— Сто семьдесят тысяч гиней есть высокий цена, но это есть великолепный экземпляр. Вы можете быть уверен, что картина есть тот, который исчез из Берлин в тридцать седьмой год?
— Сэр, никогда нельзя быть ни в чём уверенным, но убедитесь сами: на обратной стороне полотна вы можете видеть штемпель Берлинской
— Как вы стать хозяин картина?
— Она попала ко мне из частной коллекции одного английского аристократа, который пожелал остаться неизвестным.
— Великолепно! — воскликнул Стивен. — Я хотел бы резервировать её до четыре часа дня, когда принесу чек на 170 000 гиней из Дрезднербанк А. Г. Можно так?
— Конечно, сэр, — ответил Жан-Пьер. — Я поставлю на картину красную точку.
Джеймс в умопомрачительном костюме и лихо заломленной фетровой шляпе крутился позади Стивена с видом знатока.
— Это, несомненно, великолепный образец работы мастера, — льстиво заметил он.
— Да, я показывал её Джулиусу Бзррону, галерея «Сотбис», и он сказал то же самое.
Джеймс семенящей походкой прошёл в конец галереи, наслаждаясь своей ролью знатока. В этот момент вошёл Робин, из кармана его куртки торчал номер «Гардиан».
— Доброе утро, мистер Ламанн. В «Сотбис» прошёл слух о Ван Гоге, который, как я всегда считал, находился в России. Хочу для завтрашнего номера написать несколько строчек об истории этого полотна и как оно попало к вам. Вы не против?
— Я буду только рад, — ответил Жан-Пьер, — но, к вашему сведению, я только что за 170 000 гиней зарезервировал эту картину для герра Дроссера, известного немецкого дилера.
— Весьма разумная цена, — компетентно отозвался Джеймс с другого конца галереи. — Со времён Mademoiselle Revoux [33] я не видел в Лондоне Ван Гога лучше. Сожалею только, что не моя галерея выставила это чудо на аукцион. Вы счастливый человек, мистер Дроссер. Если вдруг решите продать эту картину, не стесняйтесь позвонить мне. — С этими словами Джеймс вручил Стивену свою визитку и улыбнулся Жан-Пьеру.
33
«Мадемуазель Реву»(фр.).
Жан-Пьер во все глаза смотрел на Джеймса. Он играл изумительно. Робин начал делать в блокноте заметки, надеясь, что со стороны его действия сойдут за стенографическую запись, затем снова обратился к Жан-Пьеру:
— А у вас есть снимок картины?
— Конечно.
Жан-Пьер выдвинул ящик стола и, достав цветной фотоснимок картины с приложенным к нему описанием, вручил Робину.
— Пожалуйста, проверьте написание «Ламанн», хорошо? Я уже устал от того, что меня постоянно путают с французскими автогонками.
Он повернулся к Стивену:
— Простите, что заставил вас ждать, герр Дроссер. Как вы хотите, чтобы картина была доставлена?
— Можете посылать её мне в отель «Дорчестер» завтра утром. Номер сто двадцать.
— Так и сделаем, сэр.
Стивен направился к выходу.
— Простите, сэр, — обратился к нему Робин, — не могли бы вы любезно уточнить, как пишется ваша фамилия?
— Д. Р. О. С. С. Е. Р.
— Вы разрешите мне упомянуть вас в моей статье?
— Вы можете. Я с моей покупкой очень доволен. Всего хорошего, джентльмены. — Он резко кивнул и вышел на улицу.