Ни шагу назад!

Шатов Владимир

 - Но почему немец топал в одиночку? Почему не было патрулей?

 Уже несколько дней советское командование безуспешно пыталось получить пленного—«языка». Совершали подвиги в тылу врага профессиональные разведчики, гибли специальные отряды, а пленного добыть никак не удавалось.

 - Неисповедимы судьбы человеческие!

 Сам командарм матюкал за это подчинённых так, что лопались телефонные аппараты. Начальство не знало, что делать. И вдруг, нежданно-негаданно, заморыш разрешил тяжёлые проблемы.

 - Герой!

 Правда даром

для Петьки этот подвиг тоже не прошёл. Вскоре он обморозил обе ноги. Неутешительный диагноз, обозначенный в истории болезни, оказался однозначным:

 - «Обморожение пальцев ног — второй степени, левой пятки — третьей степени, правой пятки — от второй до третьей степени».

 Только позднее он узнал, как близок был к тому, чтобы потерять ступни.

 - Должно быть, ты везунчик, - сказал горбоносый полевой хирург. – Днём позже я тебе ничем не помог бы...

 - Да уж, везунчик!

 Когда солнце стало пригревать по-настоящему, а снег начал незаметно таять, Петя в первый раз встал на ноги.

 - В тылу жить можно! – за время болезни он окреп и похорошел.

 Промёрзший после военной зимы украинский чернозём, наконец, отогрелся, и вся местность вокруг превратилась в сплошные болота. Врачи санитарного батальона слоями срезали гниющую плоть и накладывали жутко вонючую мазь, больше они ничего сделать не могли.

 - Интересно из чего её делают? – недоумевал наивный солдат. – Почему лекарства всегда неприятны на вкус и вид?

 Впрочем, она мало помогала в лечении, нижние конечности продолжали гнить. Онемелость постепенно уступала место чрезвычайной чувствительности, и тогда смена повязок, любое малейшее прикосновение, вызывало адскую боль.

 - Ты лучше держи ноги высоко поднятыми, - советовали опытные больные.

 - Зачем?

 - Так будешь меньше чувствовать, как в них пульсирует кровь.

 Прошла не одна неделя, прежде чем боль стала постепенно утихать. А когда дороги стали пригодны для передвижения, Петю вместе с частью раненых, больных скарлатиной и желтухой погрузили в санитарную машину и доставили в госпиталь Ворошиловграда.

 - Здесь идеальное место для восстановления сил, - хвастался сосед Шелехова по палате Гена Шахов.
– Никакой тебе сокрушительной шрапнели, никаких пролетающих мимо смертоносных пуль.

 - Ничто не напоминает мне о передовой.

 - Вот именно…

 Название «госпиталь» показалось Петру некоторым преувеличением. Госпиталь в его представлении это белоснежное постельное бельё и чистенькие медсестры. Здесь же пациенты лежали в исподнем и фуфайках на тряпичных матрацах прямо на полу. Медик, молодой врач с манерами карьериста, делал обходы раз в день, чтобы записать жалобы солдат.

 - Смотри Петя, - учил его тяжелораненный сосед.
– Основная забота врача отобрать тех, кого уже можно отправить на фронт.

 - Меня это не волнует.

 Генке досрочная отправка на передовую не грозила. В боях под Краматорском его взвод, находившийся на марше немцы накрыли

залпом тяжёлых миномётов. Генку подбросило в воздух, и яростная взрывная волна шмякнула тело со всего размаха об дерево.

 - Представляешь, - хвастался он товарищу. – Вот повезло! Ни одного осколочного ранения, но, зараза, получил множественные переломы левой ноги и правой руки.

 - Бывает же такое.

 Всё отделение Шахова посекло осколками, никто не выжил. В госпитале на переломы наложили гипс, но рваные раны под ним начали тут же гнить. Дошло до того, что вездесущие мухи отложили в открытых гнойниках яйца и их личинки копошились там, вызывая у бедолаги неистовые приступы чесотки.

 - Я бы многое отдал, чтобы извести вонючих гадов, - признавался он, неловко ковыряя длинной палочкой под обширным гипсом. – Ползают свободно и нагло, как настоящие «фрицы».

 - К тому же их полным-полно!

 … Рядом с ними лежали двое готовящихся на комиссование солдат. У смоленского мужика Ершова был выбит пулей глаз, а вятский парень Сомов хромал на обе ноги. Разговаривали они между собой на две бесконечные темы: жратва и бабы.

 - Я, ребята, уже второй раз в энтом госпитале. – Делился впечатлениями Ершов.
– Ох и бабы здесь! Особенно одна сестричка, Замокшина по фамилии!

 - Краля лет тридцати пяти?

 - Огонь! Витамин! Познакомился я с ей в углу палатки за занавеской. Смотрю, сидит, мотает бинты, коленки развернула, а там ажно гланды видать! Как раз на тюке с ватой мы и закрутили любовь. Но неудачно. Стала моя подруга громко подвывать и повизгивать. Смотрю, подходит главврач и орет:

 - «Опять Вы, Замокшина, хулиганите-безобразите! Десять суток Вам ареста! А тебя, голубчик (это мне), досрочно выписываю из госпиталя!»

 Сомов товарища особенно не слушал, создавалось впечатление, что он думал всегда только о еде.

 - Утащили мы, значицца, из курятника трёх кур и индейку, сварили в ведре и сожрали. Представляете, вдвоём! А бульон-то — как янтарь, густой, ароматный, — уже не лезет! Пришлось вылить на землю! Век не забуду!

Сомов облизнулся, как кот обожравшийся сметаны.

 - Но в свою часть я не сразу пошёл, а перемигнулся с Замокшиной: пойдём, мол, в кустики! – Не заметив гастрономических изысков хромого продолжил Ершов.
– Устроились мы хорошо, но опять несчастье! В самый интересный момент рыжий санитар…

 - Это толстый такой? – перебил его Петька.

 - Он самый! – скривился одноглазый.
– Тыловая крыса, лодырь, мать его, нажрал шею, повернуться боится.

 - Так что санитар?

 - Нет, чтобы пройти десять шагов до воронки, вывалил в кусты, почти на наши головы, отбросы из операционной — кишки там разные, бинты кровавые, тампоны. Замокшина глаза закатила, ничего не видит, рычит, царапается. А у меня всю способность отшибло: под самым носом лежит отрезанная человеческая нога, совсем свежая, и кровь из неё сочится… Так и уехал из госпиталя в расстройстве.