Ничей (отрывок)

Козаев Азамат Владимирович

Безрод рявкнул, и аж дружинные переполошились, загремели железом, ворота, дурачье, затворять начали, не то, что открывать.

– Настеж-ж-жь засони!

Попался один глазастый, мигом разнесли на две половины дубовые ставни, будто вихрь влетел Ничей на княжий двор, распихал кое-кого из дружинных и нарочитых, а хвост его отстал, затоптался у ворот, и шажку внутрь не переступил. Остались зеваки у ворот переминаться с ноги на ногу, да шеи вытягивать.

– Ворожцов, бестолочи!
– на Безродов рев сбежались дружинные, что, мол, происходит. А ничего! Загибается ваш, а вы и в ус не дуете!

– В избу!
– на пороге стоял старый вой, дверь придерживал широко распахнутой, глаза метали искры.
– Живее!

Безрод не заставил

себя упрашивать, мигом взлетел по ступеням, осторожно пронес раненного в проем, умудрился-таки протиснуться в дверь с эдаким-то быком на руках. Нет, в дверцу, так вдруг тесен стал вход.

– Туда.
– старик, верное воевода, показал в дальний угол. Вся дружинная изба полна стонущих. На всех ворожцов не хватит. Стоят бородатые старики над воями, руки засучены, отчитывают, поят чем-то. На посеченную рать и ворожцов рать надобна. Безрод положил раненного на свободное место, оглянулся. Один ворожец бормочет отчет, да и то парень вот-вот душу богам отпустит, у такого грех ворожца отбирать, да и другие не лыко дерут. Оглянулся на воеводу. Не знаю!
– мрачно смотрел старый вой. Была ни была! Ухватился за посеченный доспех, прямо за заусенцы, расшнуровывать только время терять, напрягся, располовинил бычачью одежку-то, у старого воеводы аж глаза на лоб полезли. Как говаривал Брань свет Молостевич: Зенки не выкатывай не удержишь!

– Меч!

Заупрямится старый, зажмет меч - уйдет парень в дружину Ратника. К лучшему воеводе и люди лучшие уходят. Но не глуп старый, ох не глуп! Потому и воевода, не лучше если Ратника, да и не хуже. Мигом протянул меч, подозвал кого-то из молодых дружинных, одним рывком сдернул с молодца рубаху, разнес на полотнище. Рубаха, пущенная на полотно с молодого да полного сил, целит крепче. Безрод закутал меч в полотнище, зашептал:

– Бог могуч, с неба солнца луч, молодца освети, не давай увести, в смерти чертог, дай пожить чуток... приговаривал да поглаживал полотнищем лезвие. Вот ворожцы от дел оторвутся, за ворожбу холку-то еще намылят! Верно бают, наглости боги не дают, люди сами воруют. Под носом у ворожцов словом здравить верное не щепотку малую дерзости у богов украл - телегу с возом!

– ...силушкой напитай, здравить помогай, меч-душа, чудно хороша, ратника сестрица, помогай от смертушки отбиться, молви братцу слово, оживай парень снова!
– резко сдернул полотнину с лезвия, встал, мечом очертил на груди парня колесо, пустил кровь, мигом пал на колени и начал обертывать парня в полотнину. Воевода, стоя в дверях, сдерживал дружинных. Бестолочи, и так света мало, так и створ заслонили!

– Света! Света дай!
– прошипел Безрод.

Седобородый воевода развернулся к дружинным и согнал с крыльца, мало не пинками. Показалось или впрямь протиснулся в избу солнечный луч? Самый старый ворожец, тот что отчитывал ближе всех, открыл глаза и, не переставая отчитывать, косился на Безрода. И никак Безрод не мог прочитать по глазам, зол и нет. Просто косится, глядит, что делается и шепчет, знай, свое. Ничей перевязал белобрысого, приложил ухо к груди, прислушался. Вроде бьется, вроде дышит. Посмотрел на ворожца. Тот еле заметно кивнул. Безрод засобирался встать и не смог. Сил не осталось, хоть сам ложись рядом с белобрысым. Шумит в голове. С третьей попытки встал, поднял воеводов меч, еле переступая пошел на свет. Облокотился о пристенок, дал солнцу себя обласкать. Так и стоял бы вечность, глаза не открывал, а кому охота - пусть таращится. Не открывая глаз, протянул вперед меч. Чужой не возьмет. Кто-то тяжелый прошел к двери, осторожно взял меч.

– Жив?

– Жив.
– Безрод открыл глаза. Стоят во дворе дружинные, смотрят, будто съесть хотят. Безрод ухмыльнулся, кукиш всем вам, кому надо тот и съест, вот выйдет княжь, выйдут ворожцы, раскатают еще по косточкам дерзкого. Их воля. А хотят дружинные пялиться - пусть пялятся, чай за погляд денег не берут. А стал бы брать - мигом озолотился. Отлепился от пристеночка, пошел вперед, стояли дружинные стеной,

и не подумали расступиться. Много чести неподпоясанному дорогу давать, не дуб, чай, корни не пущены, обойдет. Это был бы последний бой в жизни Безрода, но он не отвернул бы и на шажок. Да и нет сил на лишний-то шажок! Воевода рявкнул:

– Раздайся! Раздайся, кому говорю!

Раздались. Неохотно правда, но открыли дорогу на ворота, катись, мол, неподпоясан, восвояси. Безрод проковылял на середину двора, улыбнулся солнцу и остановился. Уходить? Теперь же? Как трус уйти и не получить свое? И пусть то свое - княжий тумак за шум на дворище и ворожцова оплеуха за святотатство, но свое. А кому первому отвечать? Княжа ли огреть иль ворожца? На обоих не хватит сил. Да и не дадут. Безрод мотнул головой, пусть будет, что будет, кто первый руки распустит - того и приголубит. Плевать на то, что княжь - это княжь, а ворожец - старый человек, по шее получат оба, что простые дружинные. Видал того старого в избе. Ручищи, что бычьи ляжки, поди, корни рвет голыми руками, такому холку начесать - милое дело. Безрод повернулся к княжому терему и дружинной избе и ждал.

Вот идет, спохватился наконец, мало не бегом летит, такой как и описывал когда-то Волочек. Не молод, не стар, княжь, как княжь. Безрод зашатался, чувствовал - вся рубаха насквозь промокла. Пусть думают, взопрел, мол. Вовремя все-таки рубаху зачервил. Из дружинной избы вышел ворожец, рукава опускает, солнцу что-то шепчет. Ничей ухмыльнулся. Никак дозволения просит вдарить разок этому седому, да дерзкому, что неровно стрижен, да неподпоясан, что так дерзко выпросил у солнца луч и получил. Подошли оба одновременно, а за ними и дружинные взяли всех в кольцо. Княжу старый воевода что-то зашептал на ухо, ворожцу никто ничего не шептал, сам все видел. Княжь поднял на Безрода глаза, и глядит-то странно как-то, зло глядит. Ничей едва стоял на ногах, перед глазами все плыло, а захоти княжа приголубить, в которого бить-то? В того что в середине? А ведь зол княжь, ох зол, глаза сверкают, ровно уголья кострищные! Еще бы! Явился голодранец неподпоясан, голосу волю дал, на дружинных накричал, ровно воевода на отроков.

Старый ворожец, не говоря ни слова, никто и не заметил как, открытой ладонью так ощечил Безрода, что повалился седой да худой будто неживой, отлетел на шаг, побил челом землю у чьего-то сапога. Только-только завозился сам вставать, а уж чьи-то руки вздернули с земли, прижали к крепкой груди, кто-то, не видно кто, глаза пылью забило - не открываются, горячо зашептал в ухо громовым басом:

– Сынок, сынок! Что ж ты делаешь, подлец? Чего ж не в свое дело лезешь?

Безрод с трудом открыл глаза. Старый ворожец держит в могучих руках, не дает упасть, сам по морде надавал, сам и в лоб поцеловал. Безрод мотнул головой. Старик отпустил руки, Ничей встал сам. Качаясь, огляделся. Вот княжь стоит, говорит что-то, поодаль воевода стоит, вот стоит ворожец и везде, куда взгляд ни кинь - дружинные.

– Сынок, сынок...
– басил ворожец.

– Батя, батя...
– прошелестел Безрод и, никто не заметил как, огрел старика по уху. Повалились оба наземь. Бесчувственные, что дровяные колоды.

Глаза открыл, а кругом стены незнакомые, бревна в целый обхват. Склонилось над Безродом лицо все до самых глаз в седой бороде, да и лица-то не видать, одна борода да глаза, белый-белый волос распущен по плечам. Ничей завозился, засобирался вставать. Верное, уж и солнце падает, а дел невпроворот.

– Лежи уж. Одного лечишь, другого калечишь.
– старик толкнул в грудь, опрокидывая на ложе.
– Уж на что Стюжень, норовом крут, так и тот рядом лег!

Безрод скосил вправо глаз. Сидит давешний ворожец спиной, головой трясет, сам качается. Старик с распущенными волосами кивнул в сторону Стюженя.

– Уж княжь тебе руки-то пообрывает. Верховного ворожца огрел, что оглоблей.

– И княжу дам. Мне не жаль.
– буркнул Безрод.
– Всех приласкаю. А сколь долго лежу?

– Да уж солнце падает.