Ничейная земля
Шрифт:
– И что из этого?
– Да ничего. Просто потрындели и все. А я запомнил. Ну, дом запомнил. Там же через два квартала моя телка живет, фиг ли. А кореш еще сказал, они с этим Сусликом тоже раскумариться любили. Суслик дунуть не дурак был.
– Имя кореша?
Боб заметно напрягся.
– Слушайте, вы ж… Если вы к нему пойдете, вы ж меня вломите по-любому, да? Не надо! Он… Он же мне глотку перегрызет, нахер! Да он просто мне про тот дом ляпнул, что там Суслик жил, что они курили иногда с ним, и все. Ничего больше! Кореш тут не при
– Закрой хлебало, а, – поморщился Халилов. – Чувак, у тебя не рот, а решето какое-то. Хорош трындеть. Отвечай по существу. Я тебе вопрос задал. И обрисовал ситуацию, что будет, если мне твои расклады не понравятся. Так что, типа, выбирай.
Боб мученически вздохнул.
– Санчес. Санчес его кликуха.
Халилов вопросительно покосился на Полякова. Оторвавшись на секунду от своих художеств, Поляков покачал головой. Кличка Санчес ему ни о чем не говорила. Тогда Халилов вернулся к Бобу:
– А зовут как?
– Вано.
– Вано? Грузин, что ли?
– Почему грузин-то сразу? А, не. Иван в смысле. Иван, Ванек, Вано… – Боб схватился за голову. – Блин, вот непруха-то. Надо ж было сунуться туда. Проще было в кусты любые залезть и там раскумариться. Нет, решил в тепле посидеть. Посидел, мля… А я ведь чисто оказался не в то место не в том вре… Ну, то есть наоборот, не в то время не в том месте. Ну, вы поняли.
– Все мы часто оказываемся не там, где хотели, – сказал Поляков. – Но это не означает, что мы не должны были там оказаться. Ведь никто из нас не знает всего плана, верно?
Боб непонимающе уставился на Полякова.
– Какого плана?
– Того самого, Боб. Который мы так хотим понять – но так никогда и не поймем.
Поляков отложил кусок бумаги. Рисунок вряд ли был закончен, просто ему надоело рисовать. Даже поверхностного взгляда было достаточно, чтобы понять – в Полякове пропадал неплохой художник. Картинка была странная. Черной шариковой ручкой на куске протокольного бланка были изображены редкие звездочки на заштрихованном темном небе. Край какого-то оврага, на дне которого виднелась рука со скрюченными в агонии пальцами. И черные силуэты людей, стоявших на краю оврага и смотревших вниз.
12
– Ты жила в Яме, – выдал Гапонов после долгого молчания. – До восемнадцати лет, кажется?
– Что?
Видя, что Катя сбита с толку, Гапонов счел нужным пояснить:
– Это есть в твоем личном деле. Я внимательно перечитал его. Ты выросла в Яме.
Была вторая половина дня, и Катя, вспомнив о просьбе Кости, уже рассчитывала смыться с работы пораньше, чтобы дома – в своей новой квартире, куда она переехала на прошлой неделе, но где ее вещи все еще хранились в коробках – заняться главным. Начать обживаться в их с Костей логове.
А потом зазвонил телефон. Это был Гапонов. И вскоре Катя, удивленная, настороженная и озадаченная, стояла напротив рабочего стола главного следователя города и смотрела ему в глаза.
– Да,
– Немногие выходцы из этого района добились хоть чего-то, – сказал он. – Ты, конечно, не легендарный прокурор Крыма, «няш-мяш» и все такое, однако все равно. Скорее исключение, чем правило. – Гапонов покачал головой. – Восемнадцать лет назад. А это ведь ровно половина твоей жизни. Даже не знаю, символизм просто какой-то. Ты веришь в символизм?
– Здесь, скорее, занимательная математика, – осторожно откликнулась Катя. – Позвольте спросить, почему мы… почему мы сейчас говорим об этом?
Гапонов вздохнул, машинально поправляя бумаги на столе.
– Катя, мы нашли в архивах все материалы по тем убийствам. О которых ты упомянула. Нашли, подняли и внимательно изучили. И знаешь… Все гораздо хуже, чем я думал. Я-то надеялся, это нам как-то поможет… А следствие тогда сработало отвратительно. Не только следствие, дознание тоже. Одна видимость. Хватали кого попало в надежде, что это хоть к чему-то приведет. По-русски говоря, тыкали пальцем в небо.
Катя вспомнила мертвые лица людей. В том числе близких людей. Тех, кого погубила эта история. Эти лица она гнала из памяти полжизни. Катя промолчала.
– Но я понимаю наших предшественников, – продолжал Гапонов. – В таких специфических, мягко говоря, условиях… Вот и сейчас, например. Я сижу и ломаю голову, с какого бока лучше подступиться к этому делу. И пока выводов не так чтобы много, честно говоря.
Гапонов поднялся. Обошел вокруг стола и присел на его угол, оказавшись в метре от Кати.
– Район очень сложный. Процентов 80 населения без прописки, половина вообще без паспортов и каких-либо документов. Криминальная обстановка там аховая. Целая армия маргиналов и уголовников, судимым по большинству статей Уголовного кодекса, причем в основном речь идет о тяжких статьях. Ну и плюс менталитет местных. Последние 20 лет они настолько привыкли обходиться своими силами, что сейчас для них любой мент или следователь – как красная тряпка для быка. Что-то между врагом и пришельцем, когда не знаешь, кто из них хуже.
– Все сложно, – осторожно возразила Катя. – Но так было не всегда.
– Как раз с тех убийств все и началось, да? Кто мог – собрал вещи и уехал, кто не смог – озлобились и закрылись от всего окружающего мира?
Катя поколебалась, но решила ответить честно.
– Скорее, наоборот. Это весь окружающий мир решил отгородиться от Ямы. Забыть о ее существовании.
Гапонов вздохнул.
– Двадцать лет назад органы ничего не смогли сделать, чтобы остановить это. Сейчас другое время. Интернет, СМИ, социальные сети… Замять, как в те времена, ничего не получится. Да и никто не даст, учитывая мэра. Поэтому, как ни крути, сейчас мы должны сделать невозможное. Показать, что мы можем навести порядок. Что мы можем найти преступника и восстановить справедливость. Везде. Даже в Яме. Особенно в Яме.