Никелевая гора. Королевский гамбит. Рассказы
Шрифт:
— Как дела? — спросил Джордж.
— Скриплю пока, — ответил Фред Джадкинс.
В темной кухне, освещенной только мерцанием телевизора, их лица выглядели совершенно белыми. Казалось, это мертвецы вернулись в давно уже пустующий дом, обсудить какой-то пустячок, о котором они по забывчивости не поговорили вовремя. Впрочем, они не говорили о нем и сейчас. Старик Джадкинс снова зажег трубку, а Джордж спросил:
— Ты все еще живешь у дочки, Джад?
— Нет, не ужился. Я перебрался к Биллу Луэллину. Удобней во всех отношениях.
— Небось, скучаешь по своей старушке ферме, а? — Джордж поднял стакан и почтительно ждал ответа.
Старик Джадкинс кивнул:
— Это есть.
Джордж усмехнулся.
— Заплати
— Не стоит она того, Джордж.
— Твоя правда.
Трубка опять погасла, и старик Джадкинс снова чиркнул спичкой, но так и не закурил: засмотрелся на безмолвный телевизор — там мужчина в кавалерийском мундире разглядывал гору в полевой бинокль. Джордж тоже посмотрел на экран.
Эта тишина что-то напомнила старику Джадкинсу, но он долго не мог сообразить, что именно. Наконец припомнил: пар. Старый черный локомобиль работал совершенно бесшумно рядом с подключенной к нему молотилкой. Когда поворачивали рычаг, молотилка приходила в действие, сначала медленно, словно какое-то пробуждающееся животное, приемные решетки поочередно поднимались и опускались, будто пилили что-то, не издавая ни звука, и тогда подвозили телегу, тоже почти беззвучно — только скрипнет колесо или брякнет сбруя, — а решетки уже ходят вовсю с легким гудением, наподобие того как гудит шарик на веревочке, и работники приступают к делу — один подвешивает мешки, один — на платформе, еще двое — с вилами на телеге, и двое парнишек оттаскивают полные мешки и подносят порожние, и все это без звука, только работники негромко перекликаются, шутят, да ровно гудит локомобиль, и решетки захватывают необмолоченное зерно: чух-чух.
— Мне давно бы уж надо к тебе зайти, — сказал старик Джадкинс. — Совсем люди перестали видеться.
— Это и моя вина, — сказал Джордж.
Из принципа не раздумывая, не задавая вопросов, не предлагая советов, старик Джадкинс смотрел на экран телевизора, смутно любопытствуя, что там происходит, и понемногу допивал молоко. Из чистого прохладного водопада вывалилась пачка сигарет. Наконец он встал.
— Редко видимся, Джордж, — сказал он.
— Очень редко, — ответил Джордж. Он протянул старику руку. Тот пожал ее.
Потом Фред Джадкинс ушел домой.
У себя в комнате, где на подоконнике рокотал, мелькая лопастями, вентилятор, старик Джадкинс сел перед выключенным бензиновым калорифером, достал трубку, выколотил и набил табаком. Он знал: иногда его все-таки будет донимать вопрос, как попала к Джорджу таратайка Козьей Леди. Знал: вопреки всем его принципам по временам его будут посещать сомнения. И может быть, разгадка выплывет в каком-то разговоре, или кто-либо другой наткнется на нее — шумливый сплетник или тупоумный правдолюбец горожанин, и тогда и он узнает. А может быть, нет. Не все ли равно.
Немного погодя он произнес, тыча трубкой в свое отражение, нерешительно заглядывающее в комнату из окна:
— Может, есть такая штука, как рай и ад. Если есть, то человек имеет право отправиться туда, куда подрядился. Если я заслуживаю ада, я не против. Это лучше, чем в последнюю минуту получить пощаду, словно все, что делал в жизни, просто шутка и не имеет никакого значения.
Он обернулся, как бы опасаясь, не подслушивают ли его. В комнате никого не было.
— Нет ни рая, ни ада, — сказал он. — Доказано наукой, и дело с концом.
Он крепко прикусил зубами трубку.
В жаркой ночной духоте он лежал на спине в постели, положив руку под затылок, и курил, не вынимая изо рта сигареты, кроме тех случаев, когда выкидывал окурок и брал новую. Из радиоприемника на комоде неслись звуки музыки, далекие, с металлическим звяканьем — Служба американских авиалиний передавала ночной концерт, с перерывами каждый час для последних известий; все те же
Окна забраны сетками, но в комнате летают мухи. Рядом с радиоприемником — стопка книг в бумажных переплетах и полная окурков пепельница.
Джордж Лумис лежит неподвижно, будто совсем спокоен. Он чисто выбрит и причесан, его изувеченная нога прикрыта простыней, а вторая — снаружи, как будто бы в его уединенном доме ожидается гость. Но его ум в смятении, его одолевают мысли.
— Никаких бедствий не бывает, — говорил его дед. — Просто пути господни неисповедимы.
Но умирала мать, и Джордж взял отпуск, вернулся домой из Кореи и сделал неприятное открытие: он потрясен. Он был молодой еще тогда, романтик. Ее лицо осунулось, после инсульта она стала заговариваться, и, увидев ее во всей неприглядности умирания, он понял, что она была прекрасна прежде, и он любил ее. Когда она умерла, отец спросил: «Что будем делать?» — и он промолчал. «Хороните своих мертвецов». Впрочем, когда тело набальзамировали, ее лицо округлилось, и она уже не была так дурна, она была почти красива в металлическом гробу с нелепым оконцем для червяков. In carne corruptibile incorruptionem [2] . Он не плакал даже на кладбище и не испытывал желания плакать, зато позже напился допьяна, вернее, до тошноты и, стоя на столе в «Серебряном башмачке», декламировал нараспев Овидия:
2
В тленном плоти остается нетленной (лат.).
Ибо в те дни еще существовала поэзия. И музыка существовала еще тоже. Служба американских авиалиний услаждала музыкой ваш слух, и можно было слушать всю ночь, и музыка приносила усладу. Впрочем, он слушал и сейчас: звуки успокаивают лучше тишины. «Бог да благословит тебя, добрая Служба американских авиалиний, твоему попечению я вверяю себя».
Тут его снова обдала волною память: свет его фар перевалил через гребень подъема, как уже переваливал тысячи раз, никому не причиняя вреда, а тут вдруг прямо перед носом на дороге эта неимоверная цирковая коляска, и снова он изо всех сил жмет на тормоз и крутит руль, и слышит треск, громом раскатившийся по всем ущельям. А когда все кончено, он снова видит Фреда Джадкинса у своих дверей, и старик кивает, посасывает трубку и немного погодя снимает шляпу. (Но рассказывать сейчас уже поздно, и с самого начала было поздно. Несчастный случай, один из многих в бесконечном ряду.)
3
Но тяжелей был исход, чем примета: / Жена молодая … по зеленому лугу (гуляя)… — Овидий. Метаморфозы. X, 8. Пер. С. В. Шервинского.
Служба американских авиалиний предлагала его вниманию «Шахразаду». Он слушал, вернее, делал вид, что слушает, играл сознательно фальшивую роль… не более фальшивую, подумал он, чем все другие.
Он погасил последнюю сигарету и выключил свет. Музыка, как жара, придвинулась в темноте ближе, прихлынула к нему сразу со всех сторон. Он перевернулся на живот, подложил ладонь под щеку и закрыл глаза.
Над обрывом за шоссе кружили птицы. Он встревожился, увидев их — кто еще видит их сейчас? А еще раньше к нему стучался Страшный Гость и тоже растревожил его. Но все пройдет.