Никита Хрущев. Рождение сверхдержавы
Шрифт:
Двинулись туда к открытию, к семи утра. Хозяевам о маршруте сообщили только в момент размещения в машинах. Выбрали почему-то Даниловский рынок. Тогда его торговые ряды, огороженные потемневшим от времени дощатым забором, растягивались под открытым небом почти на километр.
Посещение рынка не предусматривалось официальной программой, никаких предварительных мероприятий там, естественно, не проводилось. Вокруг прогуливавшегося между прилавками Ричарда Никсона суетились лишь несколько советских и американских охранников. Постепенно начали собираться любопытные. На прощание Никсон решил пообщаться с простым русским. Он любил и умел завязывать
Русский оказался весовщиком рынка по фамилии Смахтин. Он готовился к приему товара и не помышлял ни о вице-президенте США, ни вообще об Америке. Как и все советские люди, он твердо знал, что с иностранцами лучше дела не иметь, сделать вид, что занят, и отойти. Сейчас такой прием не годился, вокруг сомкнулась плотная толпа, какой-то человек, по всему видно, наш, «оттуда», энергично подталкивал Смахтина к гостю и что-то неразборчиво то ли шептал, то ли шипел. Раз уж не удалось улизнуть, следовало высоко нести честь советского гражданина, показать иностранцам, что у нас есть все, нас ничем не удивишь. Смахтин приготовился дать достойный отпор американцу. Ведь за каждое слово потом придется нести ответ.
Первые вопросы гостя оказались нетрудными: как зовут, чем занимается, есть ли семья? Дальше пошло сложнее, но он достойно ответил, что квартира его устраивает, заработок отличный, жизнью своей он доволен. Стоявший рядом человек, тот, что подталкивал к иностранцу, еле заметно одобрительно кивал головой.
На вопрос, знает ли он об открывающейся американской выставке и намеревается ли ее посетить, Смахтин не знал, как надо отвечать. Сказать, не знаю, — обидишь высокого гостя, проявишь неуважение: все знают, а он — нет. Сказать, что собрался в Сокольники, — как бы «свои» не заподозрили в преклонении перед Западом, и вообще, чего он там не видел? Ответ вышел компромиссным: о выставке он осведомлен, но идти туда не собирается, не смог достать билета.
Тут взаимопонимание прервалось, две цивилизации разомкнулись. В Америке не существует понятия «достать», а значит, и слова такого нет. Поэтому переводчик перевел «достать» как «купить», а гость сделал вывод, что его собеседник — человек бедный, не может раскошелиться на билет. То, что весовщик на нашем рынке не может быть бедным, выходило за пределы доступного пониманию для заокеанских пришельцев.
Ричард Никсон решил сделать жест, не широкий, в пределах дозволенного американскими приличиями. В кармане у него лежали советские деньги, он слабо ориентировался в разноцветных бумажках. Сколько может стоить билет на выставку? Не долго думая, он вытянул самую большую сероватую банкноту в сто рублей (10 рублей после реформы 1961 года) и протянул ее Смахтину. Переводчик торопливо объяснял, что вице-президент просит принять деньги и приобрести на них билет для посещения выставки.
— При чем тут деньги, если билет не достать? — теперь уже Смахтин не понимал гостя.
Смахтин оценил предлагаемую ему сотню как политическую провокацию. Приняв ее, он станет прислужником американского империализма. Или наймитом, раз взял? Следовало опять дать достойный ответ.
А Ричард Никсон все держал банкноту в протянутой руке. Смахтин твердым жестом отстранил руку вице-президента США и
Никсон выслушал перевод, понял, что ошибся, но не понял в чем. Осознал лишь одно — его собеседник, несмотря на замызганный внешний вид, достаточно богат, чтобы самостоятельно купить билет. Он спрятал деньги в карман и направился к выходу. Его не покидало ощущение совершенной ошибки. Продолжать знакомство с жизнью простых людей Москвы, по всей видимости, расхотелось.
Как только отец проснулся, ему вручили отчет о происшедшем эпизоде. Как он выглядел в нашей интерпретации?
В те дни не оставляли без внимания никакую мелочь, фиксировали каждое слово, оброненное гостем. Так поступали не только мы. Когда отец приехал в США, наблюдение велось не менее пристально. Недавно истек срок давности, и материалы, связанные с визитом Хрущева в США в 1959 году, рассекретили, и теперь с ними может познакомиться любой желающий. Существуют ли аналогичные материалы у нас, не знаю.
Отцу докладывали, что Ричард Никсон в семь часов утра потребовал повезти его на рынок. В нашем понимании, рынок — не место для посещения высокими государственными гостями. Зачем он туда поехал? Не за ранней же картошкой? Для прогулок мог найти маршрут получше. Отец настроился, что все это неспроста, чем-то гость хотел уесть хозяев. После подробного описания хождений по рынку сообщалось, что вице-президент США попытался вручить сто рублей работнику рынка (тут приводились анкетные данные), но тот отказался принять подарок.
Отец ничего не понял. Со смехом прочитал вслух донесение всем нам, собравшимся к завтраку. По мнению отца, Никсон, видимо, считает, что он попал в колониальную страну, и хочет подкупить, задобрить, завоевать авторитет людей, раздавая подачки. Еще он предположил, что именно так действуют в США, скупая голоса во время выборов. Отец перегнул листочек с докладом о происшествии на рынке пополам, так он всегда поступал с информацией, к которой хотел вернуться впоследствии.
— Пусть Сатюков опубликует в «Правде», наши люди посмеются. Как такой человек может занимать пост вице-президента? — в раздумье, с недоумением произнес отец.
И в последующие дни ему не давал покоя загадочный эпизод. Отец недоумевал, как гостю правительства может прийти в голову раздавать деньги на улицах? Репутация гостя в глазах отца оказалась серьезно подмоченной. Отец теперь ожидал любой выходки, держался настороже, готовый дать достойный отпор.
Случай не заставил себя долго ждать. В тот же день произошел прогремевший на весь мир «спор на кухне». Минуло не одно десятилетие, и трудно рассчитывать, что всем памятен тот, пусть и скандальный, эпизод в истории советско-американских отношений.
На выставке хозяином себя ощущал уже Никсон. Он подробно рассказывал отцу о каждом экспонате, настойчиво демонстрировал, какие они, американцы, молодцы, насколько превзошли весь остальной мир. Отца его тон раздражал, и он, где удавалось, давал отпор. Беседа напоминала перебранку двух приятелей, не способных ни в чем сойтись, постоянно доказывающих свою «самость». Отец постепенно накалялся, аргументов у него набиралось негусто, экспонаты говорили сами за себя. Он искал, к чему бы придраться, как бы разоблачить пропагандистскую сущность всей этой затеи, рекламирующей красочный фасад капиталистической Америки. Никсон заливался соловьем.