Никита Хрущев. Рождение сверхдержавы

Хрущев Сергей

Когда Корниенко вернулся в посольство, в Москве уже наступила ночь.

Послание отца президенту США все еще прорывалось через контакты телетайпов московского телеграфа в Лондон, а в Лондоне становилось в очередь с другими, помеченными «Срочно», посланиями. В порядке поступления их передавали дальше по трансатлантическому подводному кабелю. Отец тем временем ворочался на диване в кремлевском кабинете, сквозь полудрему прислушиваясь к телефонам: не разорвут ли они тишину вестью о беде. Телефон не звонил, и секретарь, привычно бодрствовавший в приемной, не беспокоил сон премьера.

Утро 27 октября отец начал по-обычному, без суеты и спешки. Принял душ, побрился. Позавтракав, принялся за бумаги. Рабочий день еще не наступил, телефоны

молчали. Отец буквально впился в сообщения о турецких ракетах, полученные за ночь. Казалось, ими вчера занимались все, и в Америке, и в Европе. Здесь и статья Липмана, и предложения Крайского, и донесения разведки об обсуждении этого вопроса на высшем уровне в Вашингтоне, о консультациях с турками и НАТО. Отец позже говорил мне, что некто из лиц, близких к американским верхам, впрямую намекнул, что в случае поступления из Москвы подобного предложения его встретят благосклонно.

Внимательно прочитав почту, отец немного даже расстроился. Видимо, вчера сдали нервы и он поторопился отправить президенту письмо, исключив из него всяческое упоминание о турецких и итальянских ракетах. Вести из Вашингтона он воспринял как добрый знак, предложение эквивалентного обмена.

По прошествии десятилетий невозможно получить подтверждение, рассматривался ли альтернативный обмен, проводился ли на самом деле такой зондаж с американской стороны. Сегодня все американские участники событий занимают общую позицию — подобные предложения не обсуждались. Я позволю себе усомниться. Уж больно много велось в эти дни разговоров вокруг пресловутых «Юпитеров» и в Исполкоме, и помимо него. Недавно рассекречены магнитофонные записи обсуждений на Исполкоме. Там можно найти свидетельства в пользу обмена. К примеру, тогдашний вице-президент Линдон Джонсон в одном из разговоров, поддерживая предложение отца о выводе ракет с Кубы, посчитал это выгодной сделкой и напомнил, что они «боялись, что он (Хрущев) никогда не предложит этого (обмен кубинских ракет на турецкие), а захочет поторговаться по Берлину». Заместитель госсекретаря Джордж Болл вторил ему: «Мы думали, что если нам удастся выторговать это (вывод ракет. — С. X.) в обмен на Турцию, то мы совершили бы нетрудную и очень выгодную сделку». [92]

92

October 27,1962: Transcript of the Meetings of the Excomm // International Security, Winter 1987/1988. V. 12. N 3. P. 76.

Однако при желании в тех же стенограммах можно отыскать и прямо противоположные высказывания. Но… прямых доказательств подготовки американцами таких предложений нет и, по-видимому, не будет.

Однако я немного забежал вперед. В Вашингтоне еще только наступал вечер. Фомин готовился к повторной встрече со Скэйли. Он с нетерпением ожидал звонка «с той стороны».

26 октября 1962 года после шести часов вечера по вашингтонскому времени в Белом доме начали получать так называемое первое письмо отца. Приносили по частям, по мере того как телеграфный аппарат выдавал очередную порцию. Ожидать, когда наконец поступит весь текст, не хватало терпения. Возбуждавшее длительное время жгучий интерес историков, это, справедливо названное ключевым, письмо сейчас опубликовано. Я уже говорил, что оно получилось длинным, перегруженным эмоциями и отступлениями. Я решил его не приводить полностью. Но не могу удержаться от воспроизведения отрывков, приведенных в книге Роберта Кеннеди «13 дней». Они не только свидетельствуют о ходе рассуждений отца, но и оказались заслуживающими особого внимания в Вашингтоне.

«Мы не должны, — писал отец, — поддаваться искушению "мелких страстей" или «вещей» преходящих. Мы должны помнить, что если вправду разразится война, то остановить ее будет не в нашей власти. Такова логика войны. Я участвовал в двух войнах и знаю, что война кончается только после того, как прокатится по городам и селам, сея всюду смерть и разрушения.

Соединенным Штатам нечего опасаться

ракет. Они никогда не будут использованы для нападения на них и находятся на Кубе только в целях обороны. В этом отношении вы можете быть спокойны. Мы находимся в здравом уме и прекрасно понимаем, что если нападем на Вас, то Вы ответите тем же. Но тогда это обернется и против Вас, и, я думаю, вы тоже это понимаете. Из этого следует, что мы люди нормальные и правильно понимаем и оцениваем положение. Как же мы можем допустить те несуразные действия, которые Вы нам приписываете? Только сумасшедшие могут так поступить или самоубийцы, желающие и сами погибнуть, и весь мир перед тем уничтожить.

…Мы хотим совсем другого… не разрушить Вашу страну… а, несмотря на различие идеологий, соревноваться мирно, невоенными средствами… Нет смысла перехватывать советские суда на пути на Кубу, потому что они оружия не перевозят, оружие уже на Кубе…

…Если Президент Соединенных Штатов обещает не принимать участие в нападение на Кубу и снять блокаду, вопрос об удалении ракет и разрушении установок встанет в совершенно новом виде. Вооружение ведет только к катастрофам. Если оно накопляется, то вредит экономике, если же им пользоваться, то оно уничтожает людей с обеих сторон. Следовательно, только сумасшедший может полагать, что вооружение — главная основа существования общества. Нет, оно есть только растрата человеческой энергии и — более того — ведет к уничтожению самого человека. Если народы не проявят мудрости, они, в конечном итоге, столкнутся, как слепые кроты, и начнется взаимное уничтожение.

Вот мое предложение: никакого больше, как Вы называете, наступательного оружия на Кубе, а то, которое уже там, мы заберем и уничтожим. Вы же в ответ обязуетесь снять блокаду, не вторгаться на Кубу. Не предпринимайте пиратских действий против советских кораблей.

Если Вы не потеряли самообладания и имеете разумное представление о том, к чему это может привести, тогда, господин Президент, мы с Вами не должны тянуть за концы каната, на котором Вы завязали узел войны, потому что чем крепче мы оба будем тянуть, тем сильнее стянется узел и придет время, когда узел придется разрубить, а что это означает, не мне Вам объяснять, потому что Вы сами прекрасно понимаете, какими страшными средствами обладают наши страны. Следовательно, если не в наших намерениях стягивать узел и тем самым обрекать мир на катастрофу ядерной войны, то давайте не только перестанем тянуть за концы каната, но и примем меры к тому, чтобы узел развязать. Мы к этому готовы».

Вот такая большая цитата. Она отражает не только логику, но и эмоциональный настрой отца в день, когда он почувствовал, что война выползает из бумажных ворохов угроз и становится реальностью.

В Белом доме раз за разом перечитывали письмо. Пытались отыскать скрытый смысл, разгадать истинные намерения отца. Обсуждение затянулось до утра. У президента вновь появилась надежда, что военного вмешательства, возможно, удастся избежать. Однако начальники штабов считали иначе и с каждым часом становились все решительнее.

О том, что Скэйли настойчиво просит принять его для передачи не терпящей отлагательства информации из Москвы, Дину Раску передали в начале седьмого, когда только приступили к чтению письма отца. Такая активность Кремля свидетельствовала, что там обеспокоились не на шутку. Покидая заседание Исполкома, Раек смог перекинуться лишь несколькими словами с президентом и получил от него четкие инструкции. То, что Скэйли передаст Фомину, по сути дела, являлось предварительным ответом на полученное письмо.

Скэйли поразился спокойной реакции государственного секретаря на его сенсационное сообщение. Тем не менее Раек побоялся взять на себя ответственность за окончательное решение. Посадив его в свой лимузин, он повез журналиста к заднему крыльцу Белого дома. На подходе к дверям Овального кабинета их, как назло, засек Пьер Сэлинджер. Он чуть ни с кулаками набросился на Скэйли — только журналистов сегодня не хватало на заседании Исполкома. Но Раек что-то тихо шепнул ему на ухо и, раскрыв дверь, произнес, обращаясь к Скэйли: «Нам сюда».