Никогда_не...

Танич Таня

— Какие еще… меры? — снова вспоминая момент моего сидения в шкафу, который сейчас кажется по-домашнему уютным, переспрашиваю я.

— А такие. На лифчик я тебе поделала, привязала тебя через него

— Что? — вот тут мне становится уже смешно, несмотря на то, что ощущение творящейся вокруг мутной жути все усиливается. — Это как?

— А вот так. Я еще не знала тогда, кто наше счастье семейное разбить хочет, а какой-то червячок внутри шевелился, подсказывал. Что непростая это женщина в нашу жизнь вошла. Разлучница это. Как нашла твои вещи в логове вашем блядском — так на них и пошептала. А особенно на личное, то, что у сердца носишь. Хоть раз надела такую вещь — и все, ты у меня вот здесь, — Тамара Гордеевна медленно сжимает кулак и у меня от напряжения перехватывает горло и ощущение, что ее пальцы

сжимаются на моей шее, становится пугающе реальным.

— Дыши, дыши, Полиночка, — задушевно продолжает она в ответ на то, что я давлюсь слюной и начинаю кашлять. — Пока дыши. Ты мне живая нужна, с мертвой ведьмы толку нет, пока она с моих детей морок не сняла. Эмелечку нашу тоже приворотила так, что она из дому ушла?

— Да прекратите вы чушь нести! При чем тут Эмелька? Она вообще к Денису ушла, никого я не приворачивала! — возмущение от такой концентрации бреда в речах Тамары Гордеевны побеждает даже мой страх.

Теперь мне становится все ясно — мать Артура как-то незаметно для других, окончательно спятила. Увлечение народными верованиями не привело ее к хорошему, и, как любой тихо помешанный человек, она вызывает во мне ужас — с учетом того, что дверь в комнату, где мы общаемся, заперта на шпингалет. Но терпеть это дальше и фальшиво соглашаться — выше моих сил.

— Тамара Гордеевна, послушайте меня! Нет никаких проклятий и приворотов тоже нет! Ну, откуда я могу их знать — я же городская, в хуторах ваших не была ни разу… кроме одной поездки!

— И этого хватило, чтобы отца против меня настроить, — с еще более странной улыбкой отвечает Тамара Гордеевна и я от досады прикусываю язык. — Кому ты врешь, Полечка? И главное — зачем врешь? Я ж все вижу, все знаю.

— Да ну нет же… Гордей Архипович совсем не меня поддерживает! Он… он, вообще, решил, что я городская вертихвостка, и сразу, знаете, как меня проверял? Я ему совсем-совсем не понравилась. А вот за Артура очень переживает и считает, что тот однолюб, как и он… Еще и сценарий у вас семейный какой-то — в приезжих постарше влюбляться, ну это сам он так сказал. Вернее, про семейный сценарий — это уже я такой вывод сделала. Но главное — он хотел сделать так, чтобы Артур дров не наломал, потому что — вот прямо процитирую его вам! «Кто между двоих полезет, таких дров наломает, мало никому не покажется. Потому что, если кого любишь — все ради него сделаешь! И хорошее, и плохое!» Он же из-за своей истории с Ларочкой… С вашей матерью это делает! Говорит, хочу внуку счастья — но долгого, не такого как у меня! И чтоб никто своей бабодурью ему жизнь не испоганил. Про бабодурь — это, между прочим, и про меня тоже. Так что никого я не настраивала… Вот.

— Еще и про маму тебе рассказал… — задумчиво покачивая головой из стороны в сторону, шепчет Тамара Гордеевна, и мне начинает казаться, что все сказанное мной, любые аргументы она все равно выкрутит по-своему, через призму суеверий и какого-то одной ей понятного странного взгляда на происходящее.

— Что ж, недооценила я тебя, Полечка, — и от этого обращения мне становится ещё неприятнее. — Так отцу моему язык развязать… Он про свое семейное ни с кем говорить не любит, только со мной — изредка. Но я ведь дочь. А ты… подлая болтливая потаскушка! Влезла в мою семью — и рада! Только не достанется тебе ничего. Ни крохи больше нашего внимания не достанется! И так успела навороваться, пользуясь моей добротой — скажи, с самого детства промышляла свои подлости? Когда я тебя от матери-кукушки твоей защищала или в доме принимала как свою? Такая твоя благодарность, стерва?

Такой резкий переход от ложной задушевности к открытой агрессии напрягает меня ещё больше, и я с надеждой смотрю на закрытую с нашей стороны дверь — не появится ли там Валерий Иванович? Не подергает ли за ручку, не позовёт ли свою «царицу-богиню» Тамару Гордеевну — а она, кто знает, может и откроет этот злосчастный шпингалет.

— Где сейчас Артур? — этот резкий вопрос заставляет меня вздрогнуть. — Где ты его спрятала, гадина?

— Я… я не знаю, — прежде чем подумать хоть секунду перед ответом, снова вру ей я. В одном я уверена точно — ни один человек из семьи Артура не должен знать, где он находится, иначе его последние часы перед отъездом снова будут отравлены этими дремучими разборками. А он еще вчера их натерпелся, когда вернулся

на хутор, из которого я успела к тому времени сбежать.

— В глаза смотри мне, — приближаясь, Тамара Гордеевна грузно кладёт руки мне на плечи, и я замираю в неподдельном ужасе. — Клянись своими бесовскими оберегами, что не прячешь его у себя дома. Клянись!

— К…клянусь, — я снова начинаю заикаться, но лишь от безумия происходящего. — Его нет у меня дома.

— Бафометовой головой клянёшься? — спрашивает Тамара Гордеевна, и я еле сдерживаюсь, чтобы не расхохотаться. Несмотря на мои убеждения, что старшее поколение не сидит в мессенджерах, кажется, Кристинино разоблачение пошло гулять по городу и добралось до всех и каждого, и конечно, до Наташкиной семьи. Ну что ж, придётся использовать это в своих целях, чтобы уберечь Артура от того, что сейчас переживаю я.

— Клянусь головой Бафомета как оберегающего меня… артефакта! — главное не смеяться, главное держать себя в руках. Я знаю, стоит мне захохотать и дальше будет истерика и нервный срыв. Я уже и так еле выдерживаются это — но никаких нервных срывов, пока мы не выехали отсюда.

— Ясно. Вижу… не врешь, — посверлив меня еще пару секунд подозрительным взглядом, Тамара Гордеевна отступает, а заодно и магия ее зловещих слов тут же рассеивается — все эти призрачные преграды, не дающие мне выбраться из города, угрозы потерь и страшной расплаты. Она поверила в мой не слишком умелый обман, повелась на «страшную» клятву головой Бафомета, которую я дала легко и бездумно — и с каждой секундой это все больше становится похоже на манию уставшей, заигравшейся в сверхъестественное женщины, которая, не найдя личного счастья, растворилась в детях, подпитывая свою надуманную исключительность древними байками.

И тут же, как будто в довершение прояснения моего сознания, в дверь раздаётся негромкий стук:

— Тамарочка Гордеевна? Вы там все успели обговорить? Все свое решили? Выходите, душа моя, пора! Сейчас люди полдничать придут!

— Секунду, Валера! — голосом, совсем не похожим на угрожающий и «колдовской», звонко отвечает Тамара Гордеевна и я снова удивляюсь, как много в ней артистизма, и как быстро она меняет роли. Эту бы энергию, да в мирное русло…

— Он все равно не будет твоим, — она склоняется к моему уху совсем близко, даже жутко вонючая мазь, которой залеплены мои синяки и кровоподтёки на лице, не пугает ее — так же, как и Артура. Но если он обнимал меня, чтобы успокоить, то цель его матери прямо противоположная. — Помни об этом. Зачем ты ему, сама подумай… Ты ж как машина с большим пробегом — кто на тебе только ни ездил. Или как запасная жена, с которой можно погулять и попробовать взрослую жизнь. А вот настоящей — не станешь никогда.

— Никогда не… говорите никогда, — тоже шепчу я в ответ, понимая, что это даже не возражение ей, а спасительная соломинка для самой себя, чтобы вынести этот разговор до конца.

— Никогда — оно и есть никогда Поля. Не бывает такого, чтоб по своей воле в нарушение всех правил по жизни шло. А волю ты Артурке освободишь, как и забрала. И сама посмотришь потом на его привычки — недолго, но увидишь и поймёшь. Бросит он тебя. Сразу же, как разум прояснится, бросит. Сынуля сызмальства только новенькое любил, никем не тронутое. И лошадей под себя всегда объезжал, и машины такие же выбирал. Не надо ему то, на чем полмира каталось. Ты — не его женщина. Материнское сердце знает и видит, с кем будет счастье детям, а с кем нет. Не будет ему с тобой счастья. Дай ему семью с хорошей, чистой девочкой построить, не гневи судьбу. И так себе солидный шмат ухватила того, что для тебя не предназначено. Отойди сама. По-хорошему прошу.

— А то… что? — даже все в мире адекватные аргументы, говорящие о том, что сейчас мне лучше подыграть ей, не могут меня заставить согласиться с ее словами.

— Сама увидишь. Не снимешь отворот сама, я знаю, где твой оберег находится, как до тебя через него добраться, — в ответ на еще один, более громкий стук в дверь, говорит Тамара Гордеевна и отстраняется от меня. — Два часа даю, чтоб сын домой вернулся. Не придёт… Пеняй на себя. Я предупредила.

— Иду, Валера, родной, не переживай так! — и снова, как будто превращаясь в другого человека, говорит она, быстро проходя к двери и одним легким движением отщелкивая шпингалет — и только в эту секунду я могу выдохнуть.