Никогда_не...

Танич Таня

Так… Может, попроситься у Валерия Ивановича сейчас выйти и бежать изо всех ног (насколько они позволят, конечно) к себе в палату и там забаррикадироваться? Там нас много, там Люда, способная своим каменным взглядом остановить кого-угодно. И, стараясь не привлекать к себе внимания, я начинаю боком продвигаться к двери, пока Тамара Гордеевна продолжает ворковать:

— И как он, Валера? Хорошо с тех пор? Заикание не вернулось?

— Нет! Как бабка пошептала! То есть… Я ж не то хотел сказать, Тамарочка, душа моя… Ну какая бабка! Сами ж знаете, благодаря кому это. Хоть и не всегда мы ваши предписания выполняли, сначала ходили нерегулярно,

потом вы и вовсе перестали людей принимать. Но вот как тогда нам поделали — так до сих пор эффект держится. Речь чистая, как у соловушки льётся. Каждое утро и каждый вечер вас за это благодарю. Сами понимаете — должник я ваш до смерти. Даже не за себя, за сына. Так что, если что-то хотели…

— Хотела, Валерочка. Хотела. Дай мне с этой егозой с четверть часика наедине погутарить. Только так, чтоб нас точно никто не беспокоил.

— Э-э… Не надо! — успеваю выкрикнуть я, прежде чем понимаю, что делаю. Остаться наедине с матерью Артура, ещё и там, где нас никто не побеспокоит — последнее, чего я хочу. А вдруг она меня… зарежет? Только день назад я бы сама посмеялась над этими мыслями. А теперь такое предположение совсем не кажется мне фантасмагорическим.

— Э-э… Не надо! — успеваю выкрикнуть я, прежде чем понимаю, что делаю. Остаться наедине с матерью Артура, ещё и там, где нас никто не побеспокоит — последнее, чего я хочу. А вдруг она меня зарежет, в конце концов? Только день назад я бы сама посмеялась над этими мыслями. А теперь такое предположение совсем не кажется мне фантасмагорическим.

— Что? С ней? — Валерий Иванович удивлённо смотрит на меня.

— Не надо со мной, я против!

— А ну цыц! И так голова трещит, тут еще ты жужжишь… Тамарочка Гордеевна, душа моя… Да зачем она вам сдалась, егоза эта? С ней мы уже все порешали, сейчас на процедуры и баиньки. Или… — Валерий Иванович на секунду задумывается от посетившей его догадки. — А вы с ней… не родичи, случайно?

И, не дождавшись ответа, пока Тамара Гордеевна молча продолжает смотреть мне в глаза, вернее, в один, который не закрыт повязкой с вонючей мазью, озабоченно покряхтев, добавляет:

— Тамарочка Гордеевна! Не томите, я ж тут поседею в догадках! Вы, если самолично пришли убедиться, как мы с нашей пациенткой обращаемся — так не волнуйтесь, все у нас честь по чести. Приняли лучшим образом, подлатали вот, девка бедовая, сами видите, любит в передряги попадать. Нечего вам переживать, у нее с самого начала такие сопроводители — парнишка тут серьёзный, внимательный ее привёз, сразу все вопросы со мной обговорил, заплатил за всё, даже намекать не пришлось. Мы такое обращение очень ценим — к нам по-человечески, и мы по-человечески. Так что не волнуйтесь, душа моя… Если ж вы — не чужие люди, так мы дополнительный комфорт наведём, может, в палату получше, двухместную…

— Прошу, Валера… — по лицу Тамары Гордеевн, при упоминании о «парнишке» пробегает волна негодования — по всему видно, что ей тяжело сдерживать себя и изображать радость от встречи, пока ее мысли заняты совсем другим. — Не спрашивай пока ничего. Не могу я тебе разъяснить ничего. Просто оставь нас… Ненадолго, прошу.

Валерий Иванович, несмотря на властные манеры хозяина отделения, перед старой знакомой тусуется и, опустив глаза, как-то угодливо отвечает:

— Ну, раз так, то и так… Организуем вам с глазу на глаз свидание, раз так надо. Только прямо здесь, у меня, я вам ничего не гарантирую, Тамара Гордеевна, душа моя. Сюда и родичи,

и главврач в любой момент могут зайти. А вот в ординаторской… А ну, давайте, я вас проведу. Давай, давай, егоза, на выход. За десять минут ничего не станется, а раз вызывают тебя на разговор, значит надо. Тамарочка Гордеевна… прошу вперёд! Дамы, как говорится, первыми, — и, не дождавшись, пока выйду я (в категорию дам для него я, видимо, не попадаю) проходит следом за матерью Артура и, цепко хватая меня под локоть, вытаскивает из кабинета и ведёт за собой по коридору.

В подкопченные стекла больничных окон ярко и отчаянно светит летнее солнце, пробивая даже слой пыли. И, пока я плетусь вслед за доктором без шанса на побег, мне кажется, что если это мои последние минуты, то они, по крайней мере, очень даже неплохие. Атмосферные. Смешанные с типично больничным запахом формалина и спирта, разбавленные моими шаркающими шагами — я нарочно стараюсь шуметь посильнее, как будто эти могу повлиять на ситуацию — что ж, в этом есть своя экзотика и непредсказуемость.

— Так, сюда давайте, — открывая небольшую и незаметную маленькую дверь, находящуюся за уборной, прерывает поток моих экзистенциальных размышлений Валерий Иванович. — Тамарочка Гордеевна, минут за десять-пятнадцать справитесь? Надо уже заканчивать с этими процедурами и отпустить медсестру — я ей час назад перерыв на обед обещал — еще немного, и озвереет с голоду, убьёт меня, сами понимаете!

— Конечно, Валера, конечно, родной. Спасибо тебе! Ни минутой больше, я не подведу, ты меня знаешь. Благодарствую! — и, проходя внутрь, она выразительно смотрит на меня, от чего я, будто в трансе, делаю шаг в ординаторскую.

Она почти ничем не отличается от кабинета Валерия Ивановича, только немного меньше по размеру, а бумаг-папок в шкафах со стеклянными дверцами куда больше. И личных вещей — тоже. На плечиках, повешенных на вешалках и дверцах шкафов висят летние платья, сарафаны, футболки и рубашки-безрукавки, сложенные вдвое несколько пар мужских брюк; на вешалке в углу — зонты, сумки и пакеты, в один ряд под ними стоит обувь. По всему видно, что попали мы и в самое уединенное место, в маленький мир врачей, куда никто из пациентов или случайных посетителей даже не сунется.

А, значит, не спасёт меня от необходимости общения с Тамарой Гордеевной.

В принципе, я с этим уже смирилась и только молча смотрю, как она, прикрыв за собой двери, защелкивает ещё и шпингалет над ручкой, после чего, пересекая комнату от входа к противоположной стене, останавливается у стола, на котором остались пустые банки и контейнеры — видимо с того самого обеда, который пропустила ждущая меня медсестра.

— Садись, Поля. В ногах правды нет, — говорит мать Артура, рассеянно постукивая пальцами по столу.

Я не могу понять, вышла она из образа, который играет для окружающих, или еще нет. Ее голос звучит по-прежнему напевно и бархатно, и мне даже тяжело представить, как, по словам Эмельки, она билась в истерике, пила таблетки и падала в обмороки, так, что скорую пришлось вызывать.

Передо мной Тамара Гордеевна, которую я знала и любила — царственная, спокойная, ни одного лишнего движения. При ней так неудобно быть растяпой и хочется показаться лучше, чем есть на самом деле.

Но и садиться у меня почему-то нет желания — возможно, потому, что против воли я противлюсь ее просьбам, и потому, что так она будет надо мной возвышаться, еще больше подавляя.