Никола Шугай

Ольбрахт Иван

Абрам Бер пошарил в памяти, стараясь найти какие-нибудь улики против Игната, но не нашел.

После сходки было еще светло, и Абрам Бер сам не пошел за Сопко, а послал ему вслед какого-то мальчугана. Как узнает, куда пошел дядя, пусть приходит в лавку за конфеткой.

Скоро мальчуган прибежал с сообщением, что Сопко зашел к Даниле Ясинко.

Ага, Ясинко! Старый бахвал и драчун. Это уже другое дело. Года не прошло, как Ясинко вдруг расплатился со всеми долгами, и с тех пор был на подозрении у Абрама Бера.

Абрам Бер опять страшно взволнован. Даже щеки у него пошли красными пятнами. Сердце колотится, голова лихорадочно работает,

прикидывая, обдумывая, сравнивая правду и правдоподобие. Дело ясное: если Никола не будет убит в ближайшие дни, этому не бывать совсем. Новый капитан глуп, не умеет пользоваться возможностями. Абрам Бер должен сам взяться за дело. Ясинко… Ясинко. В самом деле, этот Ясинко может оказаться подходящим человеком.

Пошел дождь. Тем лучше — по крайней мере Сопко никуда не уйдет. Абрам Бер подождал часа два, чтобы дать приятелям наговориться, затем помолился за успех дела, взял зонтик и вышел.

Приятели все еще сидели у Ясинко. Смеркалось, накрапывал дождь, в избе было темно.

Абрам Бер вошел. Не может ли Ясинко привезти ему завтра четыре воза дров?

Можно, почему нет.

Абрам Бер садится на кончик скамьи.

— Дождик-то зарядил, а?

— Зарядил.

Волнение Абрама Бера вдруг сразу улеглось, он чувствует, что сердце его спокойно и нервы в порядке. Абрам Бер выжидающе молчит. Игра идет серьезная.

— Ну, как вам нравится новый капитан?

Молчание.

— М-м, — произносит, наконец, Игнат Сопко.

Пауза. Мужики молчат, значит боятся. Кого, его? Вот глупые! Разве он пришел с враждебными намерениями? Он хочет подбодрить их, воодушевить, разъяснить то, что не удалось капитану. Он хочет помочь им, хочет, чтобы скорей созрело в них то решение, что зреет уже давно.

— Никола — дурной человек, но теперь, когда смерть у него на носу, все-таки его жалко, — раздельно говорит Абрам Бер.

Как бы хотел он сейчас услышать их голоса, увидеть их лица. Но приятели молчат, их головы едва вырисовываются во тьме, Абрам Бер чувствует, что ими владеет боязнь.

— Николу поймают, — продолжает Абрам Бер.

Данила и Игнат молчат, не откликаются ни одним словом. Но их праздничные белые рубахи, еще видные в сумерках, неподвижны, как повешенные на заборе.

Напряженное внимание, никто не шевельнет рукой.

— И поймают его живым. А это хуже всего… для него.

Абрам Бер чувствует, почти видит, как они ловят каждое его слово.

— …После сходки мы заходили к новому капитану, был серьезный разговор. — Абрам Бер встал, подошел к окну, поглядел на дождь, точно сильно заинтересованный погодой. Лиц слушателей не было видно.

— Дождь идет! — И так как никто не отозвался, Абрам Бер повторил еще раз, неторопливо возвращаясь на скамью: — Дождь!

И начал говорить. Осмотрительно, понемногу, осторожно, словно расплетая запутанную пряжу. Это не была обычная ложь. Это были поправки к психологическим ошибкам капитана и изложение вопроса в таком виде, как подал бы его сам Абрам Бер, если бы дело доверили ему. Но в душе Абрам Бер уже верил в этот гипотетический вариант как в реальнейшую действительность.

— На сходке капитан не сказал всего. Он, конечно, не думает, что жандармам одним не поймать Шугая. И насчет того, что каждый может пристрелить Николу при встрече — это тоже не всерьез. Эта крайность еще успеется, сейчас он намерен взять Николу живьем. Надо, чтобы Никола заговорил, чтобы рассказал все, что знает. И это капитану удастся. Он уже договорился с двумя товарищами Николы,

из тех, кто выпущен из тюрьмы — кто бы это, кстати, мог быть? — и вместе с ними выработал план. Товарищи обещали, что в ближайшие дни захватят Шугая. Этот капитан — голова! Не то что прежний! У него есть список всех людей, у кого Никола ночует, и с ними он договорился тоже. Если сорвется дело с теми двумя, Николу ему приведут хуторяне с гор. Если только Дербак-Дербачек раньше всех не сорвет награду. Он ведь недаром грозился на сходе, что доберется до Николы. Борьба идет не на живот, а на смерть: либо Никола, либо он, и Дербачек это отлично понимает. Нет, не выскользнуть Николе. Теперь уж ни в какую, гиблое дело!

Фигуры в белых рубахах не двигаются.

— А награда немалая! — продолжает Абрам Бер. — Много денег. Ого-го! Целое состояние! Сейчас деньги опять в цене, не то что во время войны, тогда корова стоила много тысяч. За такую сумму брат брата продаст и сын отца.

Абрам Бер начал перечислять по пальцам.

— Первое — это тридцать тысяч от еврейских торговцев. Сразу же на руки, безо всякой волокиты. Деньги уже приготовлены в кассе у капитана. Второе — три тысячи, казенная награда. Затем не забудьте о тридцати тысячах контрибуции, что наложена на Колочаву. Если Николу поймают, власти, конечно, снимут контрибуцию, и деревня, разумеется, не оставит без награды того, кто избавил ее от этой кары. И, наконец, — Абрам Бер загнул указательный палец, — казенное место, что обещал капитан. Кто захочет стать лесником, будет лесником. Хочешь быть путевым обходчиком — пожалуйста. Если тебе нравится всю жизнь ничего не делать, только ходить господам за пивом и колбасой, будешь слугой в канцелярии в Ужгороде. К старости получишь пенсию. Да, много денег…

Абрам Бер минутку посидел молча. Потом поглядел в окно, — дождь уже прошел, — сказал что-то о дровах, поднялся и вышел.

В избе было тихо и душно после теплого летнего дождя. Один из сидевших зашевелился и хотел встать, но остался на месте.

— Николу поймают, Данила.

Молчание. И потом сдавленный, хриплый голос:

— Поймают, Игнат.

— Никола застрелил Дербака-Дербачка! — кричала девочка в красном платке, со всех ног несясь к деревне. — Застрелил! — сообщала она каждому встречному, пока не добралась до избы Дербачка.

— Где, где? — останавливались прохожие.

— На Черенских лужках.

Жена и сестра Дербачка заголосили. На улицу выбегали соседи.

Адам Хрепта с мачехой и теткой поспешили на лужки. Ребятишки, свои и чужие, бежали за ними по пятам. Такое событие! Мать убитого — колдунья — с порога глядела им вслед, пожевывая беззубым ртом короткую трубку.

Женщины плакали, но глаза их были жестоки и злы.

Известие было очень похоже на правду. В августе колочавцы как раз начинают сенокос, и Дербак-Дербачек с утра ушел на лужки скосить делянку, которую арендовал там у лесничества.

У торопливо шагавших родных была одна надежда: застать его еще живым.

На делянке уже собрались пастухи. Они обступили труп, остерегаясь мять траву. Лица их были серьезны и почтительны.

Дербак-Дербачек, видимо, уже несколько часов был мертв. Он лежал навзничь на охапке скошенного сена, упершись в небо остекленевшими глазами. Рядом валялась коса и брусок. Дербачек был ранен в грудь и в живот, рубаха вся пропиталась кровью.

Подошли жандармы во главе с капитаном и накинулись на людей за то, что те затоптали следы.